Сочинение: Образ Пугачева в повести А.С. Пушкина «Капитанская дочка»

Мы не так отличаемся от Феклуши, героини пьесы, А.Н. Ост­ровского «Гроза» с ее рассказами о странах, где живут люди с песьими головами, как хотелось бы надеяться. Пестрые пят­нышки политической карты мира, конечно, населены вполне антропоморфными существами, но каждый кусочек одно­го цвета — это область обитания педантов, развратников, оптимистов, мыслителей, рабов страстей и так далее. Береж­но навесив ярлык на каждый народ, мы с удивлением обна­ружили один без бирки — наш. Так начались поиски зага­дочной «русской души». Ее никто не видел, но она, как замятинский «пиджак», повсюду. Она — то, что в корне от­личает нас от других народов, но именно поэтому ее невоз­можно описать.

 

Она то ли спряталась под заимствованиями, то ли очерствела в косности пережитков, но выглядывает, дразнит, заставляет русскую литературу вновь и вновь иг­рать с ней в прятки. И в результате долгих изысканий найден был образ (конечно, условный, но все ли немцы педанты?) — сердца безмерного, всеохватного, юношески горячего и так же непреклонного, несклонного к компромиссам, но склон­ного к страстям. Образ, со всей полнотой воплощенный Пуш­киным в повести «Капитанская дочка».

«Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!» — пишет Пушкин. Его глазами и глазами Петра Андреевича Гринева увидим мы Емельяна Пугачева, предводителя этого бессмысленного и беспощадного бунта. В первый раз герои встречаются, заблудившись во время ме­тели, и Пугачева не называют по имени. Эта встреча предвос­хищает бунт: уральские земли потеряются в стихии мятежа, и тот, кто встанет во главе его, неизбежно утратит себя как человека. Это мы и увидим, сравнивая подчеркнуто неумест­ного «государя императора» и рассудительного Емельяна Пугачева, на плечах которого трещит тесный ему заячий ту­луп — не метафора ли это тесных рамок жизненных прили­чий, которые заставляет трещать по швам Пугачев?
[sms]

В их первой встрече дворянин Гринев нисходит до мужи­ка, и вопреки жестким социальным рамкам возникает тепло взаимопонимания. Гринев видит в провожатом не простого мужика и еще не Емельяна Пугачева, но уже человека, к ко­торому он испытывает жалость, благодарность, сострадание. Он выходит из рамок поведения дворянина, движимый чув­ством, и его нечаянный знакомый отвечает ему благодар­ностью, похвалами явно ненужному тулупу — не тулуп, но сердечное участие, на которое вожатый вряд ли мог рассчи­тывать, подарил ему Гринев. И если шубу Пугачев еще вер­нет ему, то за это сердечное внимание отплатить невозмож­но, даже выйдя самому из своих рамок поведения вождя народного бунта. И Пугачев оказывается достаточно чутким, чтобы это понять, и достаточно справедливым, чтобы это за­помнить.

Вторая «встреча» героев, тоже предвестие, — вещий сон Гринева. Пугачев, объявивший себя императором и отцом русскому народу, «оказывается» отцом Гринева, причем от­цом посаженым, которым он порывается стать, пока прини- мает Машу за племянницу священника, и без которого, как без вмешательства Пугачева, невозможен брак Гринева. И сочетание зверств Пугачева, убийств, происходящих у него на глазах и по его воле, убийств слепых и бессмыслен­ных, всех подряд, и его ласкового внимания к Гриневу впер­вые возникает в этом сне.

Во время третьей встречи Гринева и Пугачева между ними встанет преграда более непреодолимая, нежели соци­альное неравенство, — они встретятся во время бунта, кото­рый Гринев никогда не назовет предполагающим хоть ка­кую-то правоту бунтовщика словом «восстание». Это будет поразительнейшая картина пугачевских казней, бесчинства мятежников в захваченном городе. Первым их действием оказывается установка виселицы, вторым — чудовищная присяга самозванцу, в ходе которой все оставшиеся верными чести отправляются в петлю. Первым гибнет небогатый, скромный капитан Миронов, очевидно выслужившийся сол­дат, — словом, один из тех идеальных русских мужиков, ко­торых так часто изображали русские художники в качестве простонародного идеала.

 

Разжалованный же Швабрин, бе­режно блюдущий дворянские обычаи даже в глуши крепо­сти, оказывается на стороне «мужичьего царя». Так подчер­кивается безумный хаос, который приносит с собой одно имя Пугачева, так подчеркивается не просто важность, а единст­венная значимость личных представлений о чести. И в цент­ре этой кровавой феерии, но все-таки в стороне от нее — Пу­гачев. Безумие творится с его ведома и по его молчаливому соизволению, но сам он не принимает в нем участия и только один раз скажет свое слово — спасительное для Гринева. Пу­гачев оказывается марионеткой в руках восставших, и един­ственное его «немарионеточное» действие — тоже движение сердца, движение за рамки роли безжалостного палача. Гри­нев единственный из не присягнувших «императору» выжи­вает, и не просто выживает — он получает приглашение в «Ставку» Пугачева.

 

Штаб предводителя восставших больше похож на разбойничий притон — там делят награбленное, пьют, гуляют и поют разбойничьи песни. Сам же Пугачев опять остается в стороне — он и с бунтовщиками, он и над ними. Гринев единственный, с кем он может поговорить, един­ственный, для кого не важны социальный статус и роль, взятая на себя Пугачевым, — она осмеивается обоими в начале разго­вора. И Пугачев задает ему вопросы, в которых за познаниями в истории и философской формой стоит все то же русское удальство: отчаянная смелость русского «авось» и безудержная похвальба, признание только царского права властвовать без­гранично— и требование безграничной власти.

Во время третьей встречи они оба окончательно откажут­ся от своих ролей, и, как раньше Савельич, соратники Пуга­чева не смогут подняться до высоты их отношений: отноше­ний не офицера и мятежника, но человека и человека, построенных на взаимной симпатии, чести и помощи. И хоть их понимание ситуации в свете калмыцкой сказки прямо противоположно, саму сказку они понимают одинаково, и она равно впечатляет их, раз они по прошествии столь долго­го времени после рассказывания помнят ее. И недаром Пуга­чев так стремится на свадьбу к Гриневу — только на русской свадьбе возможны тот размах, который так дорог ему, и та сердечность, которой он не может найти, сердечность вне чи­нов и званий. Пугачев не оказывается ни героем, ни злоде­ем — подобно Петронию в «Камо грядеши», он хоть и остается по ту сторону крепостных стен, но благодаря своим человече­ским качествам поднимается над обоими лагерями.[/sms]