Сочинение "Общественное значение комедии Н.В. Гоголя «Ревизор»"

«Ревизор» принадлежит к тем произведениям, которые захваты­вают читателей и зрителей мгновенно и словно врасплох. Казалось, вся читающая Россия думала, говорила и спорила о пьесе. «Реви­зор» сразу же стал фактом не только литературной, но и обществен­ной жизни.

 

 В разноголосице толков и споров о пьесе наметилось три главен­ствующих мнения. Одни видели в комедии дерзкую клевету на суще­ствовавшие в России порядки, подрыв авторитета дворян и чиновни­ков. Другие воспринимали пьесу как забавный и непритязательный фарс. Наконец, передовая русская критика увидела в «Ревизоре», по выражению Герцена, «ужасную исповедь современной России», выстраданный протест против несправедливости и произвола.

 

[sms]«Ревизор» ломал привычные представления о комедии и о коми­ческом. Казалось, в гоголевской пьесе кроется какая-то тайна. Ее чувствовали и зрители, и читатели комедии. Многих из них неотступ­но преследовал вопрос: чем объяснить силу «Ревизора»?

 

Бросалось в глаза, например, что у Гоголя не было завзятых зло­деев, которых обычно выводила комедия XVIII — начала XIX века. Каждый из персонажей «Ревизора», по выражению Гоголя, «не душой худ, а просто плут». А между тем все «вместе кажется уже чем-то громадным, преувеличенным, карикатурным», так что, выходя из теат­ра, многие невольно спрашивали: «Неужели существуют такие люди?»

 

Или еще одно «противоречие» «Ревизора». Гоголевская комедия уморительно смешна: она действительно вышла «смешнее черта», как обещал драматург Пушкину (который, как известно, подсказал ему сюжет комедии). Но, как подводное течение, зарождается в «Ре­визоре» грустное, томительно-тоскливое чувство; оно поднимается тем выше, чем беззаботнее и легче кажется смех комедии. Наконец, в последней, «немой сцене» оно прорывается наружу, обрушиваясь и на действующих лиц, и на зрителей мощной волной.

 

Знаменитая «немая сцена» — еще одна загадка «Ревизора». Она в корне противоречила всем существовавшим в то время поэтичес­ким нормам. Можно ли было ожидать, что пьеса, которая началась как комедия — рассказом городничего о двух крысах «неестествен­ной величины», суетливыми приготовлениями чиновников к приему ревизора и т.д. и т.п., закончится трагически — страшным оцепене­нием «всей группы»?

 

 Конечно, у Гоголя было «особенное намерение» — ив отноше­нии последней сцены, и всей комедии в целом. Но это «намерение» нельзя раскрыть вне пьесы, заполучив к ней так называемый ключ. Увидеть «намерение» драматурга можно только в самой комедии, в развитии ее действия, в особенностях ее построения. Раскрывая впос­ледствии историю своего «авторства», Гоголь писал: «Я решился собрать все дурное, какое только я знал, и за одним разом над ним посмеяться — вот происхождение «Ревизора». Стоит обратить вни­мание на широту задачи, поставленной драматургом: посмеяться «од­ним разом» и «над всем»...

 

Художник всегда обобщает, он всегда придает частному факту, запечатленному в произведении, значение более широкое. Но обоб­щение в «Ревизоре» достигает особенно высокой степени. Некото­рые современники Гоголя считали, что драматург — по цензурным соображениям — написал аллегорию, что под видом уездного горо­да им изображена столица русской империи — Петербург. Едва ли это так: Гоголю, по складу его творческой манеры, была чужда алле­гория. Сила пьесы — не в иносказательных намеках, а в особом принципе отбора жизненных явлений. Свой «уездный город» писа­тель однажды назвал «сборным городом всей темной стороны». В частности, он уделил большое внимание его устройству.

 

 В этом городе есть все — как в маленьком государстве. Тут и юстиция, и просвещение, и почта, и здравоохранение, и своего рода социальное обеспечение (в лице попечителя богоугодных заведений), и, конечно, полиция. Гоголь во многом отступил от реальной струк­туры тогдашнего уездного города: передал ряд сходных функций одному лицу, ввел новые «должности», что даже давало повод упре­кать писателя в анахронизмах и «незнании» русской жизни. Но Го­голь воспользовался этим правом художника ради широты и универ­сальности задачи.

 

Гоголевский город последовательно иерархичен и, так сказать, пирамидален: на вершине его, как маленький царек, восседает го­родничий. Есть в городе и свой бомонд; и свое дамское общество, в котором первенствует опять-таки семейство городничего; и свое об­щественное, мнение; и свои поставщики новостей в лице городских помещиков Бобчинского и Добчинского.

 

А внизу, под пятой чиновников и полицейских, течет жизнь про­стого люда. Мы больше ощущаем эту жизнь за кулисами, чем видим ее. Но в четвертом действии те, кого городничий несколько обоб­щенно называет «купечеством да гражданством», прорываются на сцену. Вслед за купцами, которые еще могут отделаться взятками, идут беззащитные перед властями слесарша и унтер-офицерша, а там, как сообщает ремарка, появляется «какая-то фигура во фризо­вой шинели, с небритою бородою, раздутою губою и перевязанною щекою, за нею в перспективе показывается несколько других». Если бы не сопротивление Хлестакова, утомленного «приемом», мы бы еще многих увидели из тех, кому власти приходятся «солоно». Го­голь оставляет открытую «перспективу» в глубь городской жизни.

 
До последних строк комедии, по крайней мере, до реплики го­родничего: «Чему смеетесь? Над собой смеетесь!» — и до самой «немой сцены» в пьесе нет ничего, что бы указывало на ее символи­ческое значение. Гоголь везде подчеркнуто «локален», он как бы всецело захвачен лишь происходящими в городе событиями. Но глу­бина перспективы этих событий исподволь подводит к обобщению. Возникает образ пострашнее самой широкой аллегории. Благодаря своей цельности и органичности гоголевский город словно зажил самостоятельной жизнью. Он стал минимально-необходимой «моде­лью», соотносимой с другими, подчас более крупными явлениями. [/sms]