Ольга Берггольц. Ленинградцы за кольцом
Ленинградцы за кольцом
Я хочу рассказать вам, товарищи, о ленинградцах за кольцом. Недавно я летала в Москву, в командировку, и на днях вернулась оттуда.
Мы вылетели из Ленинграда ранним утром первого марта, и наш самолет шел на бреющем полете над толпами маленьких елок, над игрушечными деревнями, над озером - сплошной, ровной снежной равниной.
«Здесь проходит наша Дорога жизни»,- думала я и не видела ее из окна самолета. Ни дороги, ни одного человека, ни малейшего признака жизни незаметно сверху - где ж тут кольцо, где ж война? Леса и поляны, захватывающий дыхание огромный простор - Родина. Какая она огромная, о, какая огромная, какая красивая, печальная и - тихая-тихая. Но я знаю - она воюет, воюет каждая ее пядь. А за елками, за снегом, за озером, в кольце - Ленинград. Города не было видно, но все пассажиры самолета смотрели в его сторону. Одни из них покидали Ленинград надолго, быть может навсегда, другие - временно, но все мы были исполнены одним чувством: это чувство какой-то новой, личной ответственности и глубокой тревоги за оставленный Ленинград; это острая тоска о нем, возникающая сразу же, как только от него оторвешься.
А мне все вспоминались стихи Маяковского, тоже по-новому, по-ленинградски звучащие теперь для нас:
Землю,
где воздух
как сладкий морс,
бросишь
и мчишь, колеся,- но землю,
с которою
вместе мерз,
вовек
разлюбить нельзя.
...Через три дня по приезде в Москву в комнату ко мне постучался незнакомый человек.
- Простите,- сказал он, - я случайно услышал, что вы прилетели из Ленинграда. Я тоже ленинградец! Ну пожалуйста, поскорее расскажите. Ну как он? Что там?
Я стала рассказывать ему о февральском Ленинграде. Вы все знаете, какой он был. Я рассказала ему все.
- Ох, как я хочу поскорее обратно! - воскликнул он, окончив жадные и тревожные расспросы.- Меня вызвали сюда в конце января. Вы понимаете, вот эта гостиница, тепло, свет - это все отлично, и работы у меня много, но как я тоскую о Ленинграде. Вы понимаете? Ведь там - ж и з н ь... Я не могу яснее выразиться. И голод и смерть, но какая ж и з н ь!
Я вздрогнула, услышав эти слова. Я тоже не могу яснее выразиться, но я вдруг сердцем поняла, как правильно сказал он о нашем Ленинграде: да, да, жизнь, особая, высокая Жизнь!
Это был директор одного ленинградского оборонного завода. Я забыла спросить его имя и фамилию - для меня важней всего было, что он был ленинградец! Его вызвали в Москву для того, чтобы он внедрил на заводе Москвы ленинградский опыт работы. Вы слышите, товарищи: оказывается, в блокаде, в тягчайших бытовых и производственных условиях, наши рабочие и инженеры научились работать с такой экономией, быстротой и изобретательностью, что у них учатся теперь самые передовые предприятия за кольцом! Это наша великая гордость, гордость тружеников.
