Сочинение: «Гений и злодейство—две вещи несовместные»?

Всеобъемлющая, подавляющая все остальные чувства страсть самоутверждения, стремление любой ценой утвердить себя наравне с эталонами, героями, гениями, доказать свое пре­восходство, исключительность — вот основной двигатель по­ступков главного персонажа трагедии «Моцарт и Сальери». В этом его родство с героями других «Маленьких трагедий».

 

Подобные Сальери люди наделены индивидуалистическим со­знанием, все их поступки направлены на удовлетворение своего честолюбия, утверждение личной независимости, превосходст­ва. Счастье для них — утверждение своих духовных принци­пов, невзирая на жизненные принципы других людей.

Отсюда и подавление всех естественных человеческих чувств: привязанности, любви, дружбы.

Трагедия начинается с драматического монолога Сальери, подводящего безрадостный итог своей целеустремленной, на­полненной жесткими ограничениями жизни.

 

Но правды нет — и выше.
[sms]

Горечь и скорбь этого вывода — прямое продолжение него­дующей реплики герцога в трагедии «Скупой рыцарь»: «Ужас­ный век, ужасные сердца!» Однако, познакомившись с Сальери ближе, мы осознаем, что этот человек — не духовный наслед­ник олицетворяющего справедливость герцога, а прямой пото­мок одержимого эгоистической страстью барона. Что же так глубоко возмутило Сальери? То, чего опасался и барон, — разрушение системы ценностей. История его жизни, при сущест­венном различии во времени, социальном положении и интел­лектуальном уровне, — тот же многотрудный путь к самоут­верждению, к созданию своего незыблемого мира.

Сальери с достоинством прожившего осмысленную, целеуст­ремленную жизнь человека говорит:

Отверг я рано праздные забавы;

Одной музыке.

Путем самоотверженного труда, полного отрешения от нор­мальной человеческой жизни он выстрадал тонкое чувство музы­ки, постижение законов гармонии, признание жрецов искусства:

Усильным, напряженным постоянством

Слава Мне улыбнулась...

Сальери обрел душевный покой, испытал удовлетворение, постепенно познавая тайны музыки. И все это вдруг оказалось растоптанным, разрушенным появлением Моцарта — гениаль­ного, одаренного природой музыканта. Вся система духовных ценностей оказалась повергнутой в прах, что привело Сальери в отчаяние, вызвало у него и негодование:

Где. ж правота, когда священный дар,

Гуляки праздного?..

Точно так же негодует царствующий в своих подвалах с зо­лотом барон при мысли о том, что результат его самоотвер­женной жизни достанется «безумцу, расточителю молодому» Альберу, не приложившему ни малейших усилий для дости­жения этого могущества. Обида Сальери, на мой взгляд, по­нятна и вызывает сочувствие. Но разве можно подчинить ге­ний сухой логике?

«Поверить алгеброй гармонию» уже созданного произведе­ния, разумеется, можно, и тут безупречный вкус и совершен­ное знание музыкальной культуры возносят Сальери на верши­ну избранного им искусства. Однако совершенное владение тео­рией и техникой музыки еще не гарантия создания гениальных произведений.
Сальери к тому же так и остался ремесленником в творчестве, он не может выйти из-под влияния то Глюка, то Пуччини, то Гайдна.

Моцарт и Сальери — две противоположности. Сальери — олицетворение гордого одиночества и презрения, Моцарт — во­площение жизнелюбия, наивной доверчивости, трогательной человечности. Оба они стоят высоко над толпой. Но Моцарт универсален, а Сальери узок, Моцарт вмещает в себя весь мир и щедро делится с ним своими творческими откровениями, Са­льери же эта его щедрость возмущает:

Мне не смешно, когда маляр негодный
Мне пачкает Мадонну Рафаэля,
Мне не смешно, когда фигляр презренный
Пародией бесчестит Алигьери.

Сальери восхищается гениальными озарениями Моцарта-музыканта. Ему, в совершенстве изучившему музыку, отчетли­во видна гармоническая безупречность звукоряда, выражающе­го свободный полет мысли «счастливца праздного»:

 

 

Несправедливое устройство мира воплотилось для Сальери в Моцарте-человеке. Если бы тот был отрешенным от жизни аскетом, напряженным трудом постигающим тайну музыки, Сальери, мне кажется, по-доброму радовался бы его успехам. Но в Моцарте сосредоточивается враждебное Сальери творчес­кое начало. Незаслуженный дар Моцарта разрушает всю систе­му ценностей, обессмысливает весь жертвенный жизненный путь Сальери. И он всем своим существом протестует против этого.

 

Оправдывая себя, Сальери утверждает, что он «избран, чтоб его остановить»: «не то мы все погибли. Мы все, жрецы, служители музыки, не я один с моей глухою славой-.» Моцарт должен уйти, чтобы не нарушался устоявшийся миропорядок, чтобы несколько порывов вдохновения гения не обесценили да­ющееся трудом искусство избранных, потому что, «возмутив бескрылое желанье» в простых людях, он все равно не сможет поднять их на более высокую духовную ступень. Моцарт не учитель, он бог в искусстве, ибо он неповторим, а следователь­но — неправильный, бесполезный.

Великодушное признание Моцартом за Сальери принадлеж­ности к высокому, неподвластному разуму, «бесполезному» ис­кусству на фоне рассуждений Сальери выглядит как жестокий приговор:

Единого прекрасного жрецов...

А окончательным приговором ему становятся бессмертные слова благородного, чуждого мелочных страстей, светлого Мо­царта: «Гений и злодейство — две вещи несовместные». [/sms]