Верования половцев.

Уверенно можно говорить, что верования половцев мало отличались от языческих представлений всех осталь­ных кочевников, а мы знаем, например, что гунны покло­нялись солнцу и луне, гузы верили в волшебные свойства камней, кыргызы — гор, а кимаки — рек и т. д. Однако относительно половцев все это не было зафиксировано в источниках, поэтому подробно останавливаться на их верованиях и ритуалах, с ними связанных, мы не будем. Зато есть многочисленные данные для характеристики погребального культа, культа предков и переразвнтия по­следнего в своеобразный культ предков-вождей.

 

Погребальный культ принадлежит к древнейшим фор­мам религии. Несмотря на то что способы обращения с умершим зависели, как правило, от возраста, пола и осо­бенно от его общественного положения, половецкий по­гребальный обряд отличается вполне определенными чер­тами, позволяющими нам говорить о связанных с погребальным ритуалом верованиях. Он характеризуется, как мы знаем, захоронением покойника с тушей боевого коня или с его чучелом: головой, ногами, хвостом и шку­рой, набитой соломой. Конь обычно взнуздан и оседлан, умерший — вооружен и погребен с необходимыми знака­ми отличия (украшениями, котелком, запасом пищи и пр.). После исполнения всех ритуалов, связанных с сооруже­нием могилы, ее засыпали и над ней сооружали земля­ной или каменный курган. Рубрук так и пишет об этом: «Команы насыпают большой холм над усопшим... Я ви­дел одного недавно умершего, около которого они повеси­ли на высоких жердях 16 шкур лошадей, по четыре с каждой стороны мира; и они поставили перед ним для питья кумыс, для еды мясо, хотя и говорили про него, что он был окрещен...» (Рубрук, с. 102). Обряд здесь не­сколько видоизменен, хотя общая идея осталась прежней.

 

Заключается она, во-первых, в уверенности, что у каж­дого человека есть душа; во-вторых, что эта душа нужда­ется после смерти в том же окружении, какое было у че­ловека при жизни. Поэтому в могилы помещалось доволь­но много вещей: столько, сколько могли положить туда оставшиеся на земле родичи. Очевидно, потусторонний мир представлялся половцам простым продолжением на­стоящего.

 

 Тем не менее, переходя в иной мир, душа предка приобретала, по мнению половцев, особые возможности и силы для того, чтобы помогать людям (обычно родным), приносящим ей жертвы. Это убеждение свойственно всем народам, у которых господствующей формой религии был культ предков. Широкое распространение половецких ка­менных статуй, находки святилищ с ними свидетельству­ют в первую очередь о том, что культ предков был глав­ным компонентом их религиозных представлений. Мы уже говорили, что каменные изваяния могли заказывать только богачи. Бедняки, возможно, делали деревянные статуи или же ограничивались войлочным изображением предка, которое помещалось в обычной жилой юрте. О та­ких небольших домашних идолах писал Рубрук: «...над головою господина бывает всегда изображение, как бы кукла или статуэтка из войлока, именуемое братом хо­зяина; другое похожее изображение находится над постелью госпожи и именуется братом госпожи; эти изобра­жения прибиты к стене; а выше, среди них, находится еще одно изображение, маленькое и тонкое, являющееся, так сказать, сторожем всего дома» (Рубрук, с. 94). Вполне вероятно, что западная ветвь половцев, не ста­вившая каменных идолов, пользовалась такими войлочны­ми, более «подвижными» — переносными идолами.

 

Следует сказать, что не всегда жертвоприношения были столь «невинны». Археологи обнаружили у под­ножья одной из статуй скелетик убитой девочки (плен­ной?). В русских сказках сохранился образ Булата-мо­лодца, который, спасая побратима-царевича, превратился в каменное изваяние, и расколдовать его можно было, только полив на него кровь детей царевича. Возможно, в сказке отражен действительно существовавший у по­ловцев жестокий обычай окроплять временами статуи предков детской кровью.

 

Вторая форма кочевания обусловливала некоторую ограниченность территории кочевания и определенность маршрутов перекочевок и степных дорог, а значит, как правило, ездили мимо каждого святилища члены одной орды, рода, семьи, те, кому принадлежала данная земля. Кажется весьма вероятным, что именно это обстоятельст­во способствовало постепенной трансформации семейно-родового культа предков в культ предков-вождей. В по­ловецком обществе середины XII в. это не были уже ро­довые вожди-старейшины. Это были представители класса феодалов. Общие для орд и родов предки-покровители при жизни являлись правителями орд и крупных богатых ро­дов и с«шей. Сакрализация власти хана проявлялась не только в вере в его магическую силу, но и в поклонении ему как верховному покровителю всей степной группи­ровки.

 

 Этот культ возникал обычно у народов, стоявших на первых ступенях классового общества. У половцев он сосуществовал с культом предков, а не заменял его: свя­тилища сооружались не только в память выдающихся деятелей, но и главам богатых родов и семей, а также женщинам. Перерастание одного культа в другой и в то же время их сосуществование еще раз подчеркивают ту «патриархальную вуаль», о которой мы говорили выше и которая окутывала все проявления общественной и ду­ховной жизни половцев. В источниках мало дается све­дений о половецких обычаях. Так, летописец сообщает нам только, что «половци закон держать отец своих, кровь проливати, а хвалящася о сем», т. е. законы их ограни­чивались «обычным правом». Одним из основных зако­нов-обычаев была кровная месть, несомненно являвшаяся анахронизмом в классовом обществе.

 

Еще об одном законе обычного права рассказывает нам Ибн Баттута — арабский автор, писавший в первой половине XIV в.: «...у скотины их нет ни пастухов, ни сторожей вследствие строгостей постановлений их за воровство. Постановление же их по этой части такое, что тот, у кого найдут украденного коня, обязан возвратить его хозяину и вместе с тем дать ему 9 таких же (коней), а если он не в состоянии сделать это, то отбирают у него за это детей его, если же у него нет детей, то его заре-зывают» (Тизенгаузен, I, 1984, с. 282). В скотоводческом хозяйстве при необозримости стад этот жесткий закон был абсолютно необходим степнякам. Однако он, видимо, не исключал разбойного «обычая» баранты (барамты) — угона скота с соседнего кочевья (по существу, массового воровства). С барантой приходилось бороться уже силой и властью какого-нибудь могущественного хана, под «руку» которого охотно шли степные группировки, спо­собствуя образованию в степях новых объединений.

 

По словам крупнейшего советского этнографа, культ почитаемого предка является соединением «трех первич­ных представлений: идей души умершего, тотемического прародителя и семейно-родового покровителя» (Токарев, 1964, с. 277). Если первая и последняя идеи довольно четко выделяются при исследовании каменных изваяний, то «тотемный предок» совсем не виден в этом источнике, хотя представления о нем были очень сильны и живучи в тюркоязычной среде. Мы видели прямую связь Боняка с волками-покровителями, бывшими, очевидно, древним тотемом рода, хотя, как известно, по дошедшей до нас тюркской легенде, прародительницей всех тюрок была волчица.

 

Следует помнить, что Боняк общался с волками в конце XI в.— в период становления классового общест­ва у половцев. Несмотря на пережиточные явления и анахронизмы, постоянно встречавшиеся в общественных отношениях, быту и религиозных представлениях, следует все-таки учитывать, что по прошествии 100 лет, в конце XII в., у половцев было уже достаточно развитое феодаль­ное общество. Идея «семейно-родового предка» к этому времени фак­тически стала основной в культе предков, переродившем­ся в культ вождей-предков. Тотемное содержание предка ушло в далекую легендарную древность. Ни разу ни в летописи, ни в иных письменных источниках даже бегло не упоминается о тотемных представлениях у половцев. Не прослеживаются они и в погребальных обычаях, и на каменных статуях. В начале 80-х годов в связи с 800-летием написания великого произведения древнерусской литературы «Слова о полку Игореве» о нем было опубликовано много новых исследований. В одном из них была сделана попытка до­казать господство или, во всяком случае, широкое рас­пространение среди половцев тотемизма. Автор этой ги­потезы Г. В. Сумаруков считает, что в 1185 г. князь Игорь, пока шел по степи на вежи Кончака, а затем бе­жал из плена, встречал многих животных и птиц (вол­ков, лис, орлов, ворон, лебедей, сорок, галок, соловьев) и все это были, по его мнению, не настоящие животные, а половецкие роды, имеющие соответствующих тотемов-животных (Сумаруков, 1983). Говорить о такой силе и живучести тотемных представлений у половцев конца XII в. вряд ли правомерно.

 

Следует подчеркнуть, что толкование текста автором звучит порой фантастично, а местами кажется, что он просто шутит с читателем. Г. В. Сумаруков полагает также, что половецкие стяги изображали животных-тотемов. Это действительно могло быть: так сохранялась память о древнем предке-покрови­теле, хотя доказательств такого обычая у нас нет. В Рад-зивилловской летописи и на единственном дошедшем до нас рисунке-графитти, изображавшем всадника на поста­менте одной из статуй, половцы держат стяги в виде узцы длинных треугольных флажков. Более ни изображе­ний, ни описаний, ни находок стягов в археологических комплексах пока неизвестно. Тем ш@ менее, несмотря на фактическое отсутствие у половцев древнейших проявлений языческой религии, все основные прослеженные нами элементы их религиоз­ных представлений были языческими.

 

Тесное общение с соседними христианскими странами (Византией, Русью, Болгарией, Грузией, Венгрией) я мусульманскими государствами (Азербайджаном, Волж­ской Болгарией и огромным миром среднеазиатских го­сударств) привело, естественно, к проникновению этих двух религий в кочевые степи. Правда, сведений о при­нятии мусульманства половцами не сохранилось. Зато хорошо известно, что эта религия стала господствующей у кипчаков, оставшихся в Средней Азии. Восточноевро­пейские половцы, естественно, находились под сильным воздействием христианских стран, в первую очередь Руси. Монахи крупнейшего культурного и христианского центра Руси — Киево-Печерской лавры писали о перехо­де половцев в христианство целыми родами. Как правило, эту чуждую религию принимали в периоды опасности и тяжелых обстоятельств.

 

В частности, в 1224 г. большое число половцев бежало от стремительно наступавших мон­голов в русские земли, многие из них крестились, в том числе «великий князь половецкий крестися Басты...» (ПСРЛ, II, с. 741). Нередко встречаются в летописи русские имена половцев: Василий, Гаврилко, Юрий и др. Очевидно, это свидетельствует о том, что все они полу­чили имена при крещении, а в 1227 г. половец Борис (православный) писал папе Григорию, желая вместе с отцом перейти в католичество. Принимая новую религию, половцы отнюдь не отказывались от древних обычаев. Об этом сообщил в своей «записке» Рубрук: подробно рассказав о куманском погребальном обряде, он с удив­лением добавляет, что умерший был окрещен.

 

Что касается западных половцев-куманов, постоянно общавшихся с венграми и откочевывавших на венгерское пограничье, то они уже через поколение начинали пере­ходить в католичество. Нередко венгерский король, пу­ская их на свои земли, ставил непременным условием принятие христианства. Кочевники охотно крестились, но, судя по сохранявшимся у них языческим именам, про­должали чтить и своих богов, свои святыни.

 

Следует сказать, что отношения половцев с соседями не ограничивались, конечно, импортом христианства. Кочевники активно воспринимали и культуру этих стран: бытовые обычаи, некоторые детали одежды, пред­меты обихода, отдельные слова, приходившие в степь вместе с заимствованными предметами. Так, в Половец­ком словаре есть «половецкие» слова «изба», «печь», что, несомненно, говорит об освоении этих понятий половца­ми. Не исключено, что половцы, женившись на русских женщинах-полонянках, переходили на зиму из юрт в избы с печами, поскольку каждая женщина предпочита­ет готовить на таком очаге, к которому ее приучила мать с детства. Попадая в степи, они сами складывали себе печи-каменки или лепили их из глины на каркасе из прутьев. Так же попадали в степь и характерные русские горшки. Роскошные ткани в большом числе поступали к по­ловцам с Востока и из Византии.

 

Однако одежду они шили по своей (степной) моде, из дорогах материй кро­ились рубахи и кафтаны принятых образцов, штаны обыч­но были кожаными. От византийцев половцы переняли только нашивку роскошных полос — «клавов» на рукава. Такие нашивки имели право носить византийские аристо­краты. Такую же роль играли они и в одежде половецкой знати: большинство женских и мужских статуй изображе­но с «клавами» на рукавах. Нельзя отрицать и обратного влияния — половцев на соседей.

 

Так, известно, что византийцы и венгры заимст­вовали роскошные половецкие одежды, которые особенно широко были распространены среди придворных импера­тора и короля. В Византию, как и на Русь, проникало кочевническое оружие — сабли и тугие луки, седла и неко­торые формы стремян, видимо, наиболее удобные или просто «модные» тогда, у степных народов. Тесное общение половцев с Русью привело к взаимно­му обогащению языков. К сожалению, о половецком язы­ке мы можем судить только по полутора-двум тысячам слов Половецкого словаря, хотя, как мы видели, даже там удалось выявить явно славянские слова (древнерус­ские). В древнерусском же языке тюркологи находят громадное количество тюркизмов, т. е. слов, в основе ко­торых лежат тюркские корни. Общение славян и тюрок длится почти два тысячелетия, поэтому, естественно, не все тюркизмы попали в древнерусский язык от полов­цев, но значительная их часть относится именно к половецкой эпохе.

 

Особенно ярко они звучат в «Слове о полку Игореве». Анализом слов-тюркизмов этого памятника древнерусской литературы занимались крупнейшие рус­ские и зарубежные ученые (П. М. Мелиоранский, Ф. Е. Корш, С. Е. Малов, Н. А. Баскаков, К. Г. Менгес и многие другие). Мы не будем излагать здесь результа­ты их исследований, нам важно констатировать самый установленный ими факт весьма оживленных связей двух больших этносов между собой. И у половцев, и на Руси было много людей, хорошо знавших язык другого народа. Матери и няньки русских княжат и боярских детей нередко были половчанками: они пели детям половецкие песни, говорили с ними на родном языке. Ребята вырастали двуязычными. То же было и с простыми людьми во всех пограничных со степью княжествах. В половецких кочевьях жили тысячи русичей: жены, служанки, рабы, пленные воины.

 

Нако­нец, к середине XII в. появилось много поселков русских «бродников», безусловно также бывших двуязычными. На пограничье, возможно, среди черных клобуков были, несмотря на распространенность знания половецко­го языка на Руси, специальные переводчики. О них упо­минает автор «Слова», называя «погаными тлъковинами» (язычниками-переводчиками). О толковинах, живших на Днестре вместе с уличами и тиверцами, знал и писал рус­ский летописец, сказав об этом мимоходом, как о хорошо известном факте. Общение с развитыми феодальными государствами, окружавшими Половецкую степь (и восточную ее часть — Дешт-и-Кипчак) со всех сторон, способствовало быстрому переходу половцев к классовому обществу.

 

Во второй половине XII в. в степях кочевали уже не аморфные родо-племенные объединения, готовые к любой военной авантюре, а возглавляемые феодальными владетелями орды, объединявшие крепкие ячейки — аилы (коши). Все они были живо заинтересованы в разносторонних отно­шениях и связях с соседями, и более всего — с Русью. Начинался новый этап истории половцев в восточноевро­пейских степях.