Симонов. Впереди была война. Рассказ о войне
Впереди была война
Два милиционера и Синцов остановились над телом застрелившегося летчика. Перед ними лежал окровавленный человек в летном шлеме и с генеральскими звездами на голубых петлицах гимнастерки. Все произошло так мгновенно, что они не успели прийти в себя. Они вышли из густого кустарника на полянку, увидели лежавшего в траве летчика, крикнули, побежали, а он, раз за разом стал стрелять в них, не обращая внимания на их крики: «Свои!» Потом, когда они почти добежали до него, он сунул руку к виску, дернулся и затих.
Старший из милиционеров, опустившись на колени и расстегнув карман гимнастерки, испуганно вытаскивал документы погибшего, а потрясенный Синцов молча стоял над ним, держась рукой за простреленный бок, стоял, еще не чувствуя боли, а лишь немоту и кровь, проступившую через гимнастерку. Три дня назад он застрелил человека, которого хотел спасти, а сейчас другой человек, которого он тоже хотел спасти, чуть не убил его самого, а потом застрелился и теперь лежит у его ног, как тот мертвый красноармеец на дороге. Может быть, он принял их за немцев из-за серых прорезиненных милицейских плащей? Но неужели он не слышал, как они кричали: «Свои, свои!»?
Продолжая одной рукой держаться за мокрый от крови бок, Синцов опустился на колени и взял у милиционера все, что тот вынул из нагрудного кармана мертвого. Сверху лежала фотография красивой женщины с круглым лицом и большегубым, припухлым, улыбающимся ртом. Синцов твердо знал, что где-то видел эту женщину, но не мог вспомнить, ни когда это было, ни где. Под фотографией лежали документы, партийный билет, орденская книжка и удостоверение личности на имя генерал-лейтенанта Козырева.
«Козырев, Козырев...» - все еще не сопоставляя до конца одно с другим, повторял Синцов и вдруг вспомнил все сразу: но только хорошо знакомое со школьных лет лицо этой женщины лицо Нади, или, как они звали ее в школе, Надьки Караваевой, но и это изуродованное выстрелом, знакомое по газетам лицо.
Синцов все еще стоял на коленях над телом Козырева, когда появились прибежавшие сюда на выстрелы летчик с бомбардировщика и шофер. Летчик сразу узнал Козырева. Сев на траву с Синцовым, он молча посмотрел и так же молча отдал документы и, больше удивляясь, чем сокрушаясь, сказал всего одну фразу:
- Да, такие дела... Мотом посмотрел на Синцова, который все еще стоял па коленях, прижимая руку к намокшей гимнастерке.- Что с тобой?
- Стрелял... Наверное, думал, что мы немцы,- кивнув па мертвого, сказал Синцов.
- Снимай гимнастерку, перевяжу,- сказал летчик.
Но Синцов, выйди из оцепенения и вспомнив о немцах, сказал, что перевязаться можно потом, в машине, а сейчас надо отнести к ней тело генерала. Оба милиционера, неловко подсовывая руки, приподняли тело Козырева за плечи, летчик и шофер взяли его за ноги, под коленями, а замыкавший процессию Синцов шел сзади, спотыкаясь, по-прежнему прижимая рапу рукой и чувствуя все усиливающуюся боль.
- Надо тебя перевязать,- повторил летчик, когда положили тело Козырева в кузов грузовика и машина тронулась.
Он торопливо, на ходу грузовика стянул с себя гимнастерку, потом нательную рубашку и, взявшись за подол ее короткими крепкими пальцами, не обращая внимания на возражения Синцова, быстро разорвал ее на несколько полос.
- Сквозная, заживет,- говорил летчик понимающим топом, задрав на Синцове гимнастерку и обвязывая его лоскутами своей рубашки. Доедешь, не помрешь. Давай обратно гимнастерку спусти. Он одернул па Синцове гимнастерку и туго подпоясал ниже рапы. Синцов охнул, по прикусил язык.
- Черт его знает, как он тебя...- извиняющимся тоном сказал летчик, взглянув на Синцова, на тело Козырева и опять на Синцова.
Через несколько минут они доехали до того места, где оставили раненых.
Штурман был в забытьи, раненный в ногу красноармеец лежал навзничь и тяжело и часто дышал. Красноармеец с гранатами сидел возле них.
- А где остальные? - спросил у пего Синцов.
- Побежали туда,-махнул красноармеец в сторону Могилева.-Ветер туда далеко парашют понес. Наверное, поймали. Выстрелы 6е>1ли, я слышал.
Погрузив обоих раненых и красноармейца, поехали дальше.
Летчик настоял, чтобы Синцов сам сел теперь в кабину.
- На тебе лица нет, не будь...-заботливо выматерился он, и Синцов послушался.
Сзади от времени до времени бухала артиллерия, и иногда с порывами ветра доносились звуки пулеметной стрельбы. Проехав дна километра, остановились: ни Люсина, ни красноармейцем по-прежнему не было видно.
Синцов, с трудом подавив в себе желание проехать еще хоть немножко дальше, снова прислушался к доносившейся сзади стрельбе и сказал, что придется подождать здесь, пока товарищи, ловившие немца, не выйдут из лесу.
Сзади по-прежнему слышалась стрельба. Синцов чувствовал на себе вопросительные взгляды, но, решив прождать пятнадцать минут, сидел и ждал. В такие минуты в человеке незаметно рождается командир, и именно это и происходило с Синцовым, хотя он меньше всего думал об этом.
- Покричите еще раз, - сказал он, когда минутная стрелка подошла к назначенной черте.
Старший из милиционеров, уже в который раз рупором приложив руки ко рту, гулко окликнул лес, но лес по-прежнему молчал.
- Проедем еще немножко дальше,-сказал Синцов.
Но дальше им пришлось проехать совсем мало: через полкилометра их остановил вышедший на дорогу лейтенант в танкистской форме. У него было злое лицо и немецкий автомат на груди. За его спиной из придорожной канавы поднялись еще двое танкистов с винтовками на изготовку.
- Стой! Кто такие? - Лейтенант рывком открыл дверь кабины.
Синцов ответил, что он из редакции фронтовой газеты, а сейчас ищет своих людей, которые пошли ловить немецкого летчика.
- А что это за ваши люди, сколько их?
Синцов сказал, что их семеро: младший политрук, сержант и пять бойцов. Почему то, еще сам не зная почему, он начинал чувствовать себя виноватым.
