Гражданская война в романе "Тихий Дон"
В исследовании А.В. Венкова интересно начинается глава «Автор (Авторы). Белогвардеец»: «Ознакомившись с вариантами романа, опубликованными в журналах «Октябрь» и «На подъеме», становится ясно, что революционные события и Гражданскую войну описывал человек, мягко говоря, не сочувствующий советской власти. Удивляешься лишь, как советская цензура пропустила» [В, с. 363].
Потом достаточно подробно показано, как в последующих изданиях изменены многие некорректные, с точки зрения советской власти, фразы и обороты. Антисоветчина, оказывается, в отдельных фразах, а не в сюжете романа (?!!).
* * *
Еще одна фраза из книги А.Г. и С.Э. Макаровых: «В другом эпизоде (смерть Петра Мелихова) обращенные к Петру слова «Мы вас, гадов, врагов, без слов наворачиваем» слишком выпукло рисовала жестокость и бессердечие «большевиков» - были опущены при последующих публикациях» [M1, 366]. Интересное замечание о мелкой детали, особенно в сравнении со всеми теми основными несуразностями, связанными со смертью Петра: собственно, его расстрел; рубка шашками остальных, захваченных в плен. Эти ситуации даже не обсуждаются.
* * *
Даже и здесь есть текстологические сравнения М.Т. Мезенцева, иллюстрирующие «метод наворота».
«Дарья Мелехова за убийство безоружного Ивана Алексеевича Котлярова получила «медаль на георгиевской ленточке» и «пачку хрустящих донских кредиток» [Me, с. 38]. Далее сравниваются сцены разговора о деньгах в романе и в очерке Ф.Д. Крюкова «Силуэты». Традиционно рассматривается второстепенный вопрос. Смерть И.А. Котлярова, заслужившего, по любым меркам, расстрел (а может быть, и что-либо «веселее») именуется «убийством безоружного».
«Григорий Мелехов наблюдает, как в банде Фомина казаки расправились с красноармейцем: «Третий распялил на вытянутых руках снятую с красноармейца теплушку, сказал: « - Обкровнили левый бок... липнет к рукам... - Обомнется, это не сало, - спокойно сказал хрипатый...» V, 411. Филипп из рассказа ФД. Крюкова «Гулебщики» попал рукавом нового кафтана в грязь. Никита утешает его: «...нехай подсохнет, тогда сама обомнется!.. Ведь это не сало» [Me, 40].
Ничего себе - сравнение! Вот, оказывается, что придает роману особенную достоверность.
* * *
«После смерти Петра опорой семьи сознательно становится Григорий. Он, оставив колебания, уничтожает красных: «Это им за Петра первый платеж» (ч. 6, гл. XXXVI), одновременно хочет предотвратить расправу над «своими»: «Захватить бы живыми Мишку, Ивана Алексеева... Дознаться, кто Петра зарубил... и выручить Ивана, Мишку от смерти!» (ч. 6, гл. II), он «вычищает» из семьи, уродует Дарью. В журнальном варианте гл. II это звучало так: «Потом шагнул, наступил кованым каблуком сапога на лицо Дарьи, черневшее полудужьями высоких бровей, налег всей своей тяжестью на каблук и, ощущая, как под ногой хрустит переносица, ползет куда-то щека, выхрипел: - Ггга-дю-ка!» (ч. 6, гл. M)» [В, с. 316].
Итак, Мишка уничтожает все, «что шевелится», в том числе и семью Мелеховых. А Григорий все никак не может понять - что же происходит. Кстати, это напоминает анекдот:
Муж узнал, что жена ему изменяет и в этот вечер собирается привести любовника. Чтобы разобраться и все для себя выяснить, муж заблаговременно забирается на дерево и подсматривает в окно. Через какое-то время видит: действительно, к жене пришел мужчина. Пьют чай, потом начинают обниматься, целоваться. Затем свет заснет. Муж слезает с дерева, разводит руками и говорит:
- Ну вот так всегда. Опять полная неопределенность.
На эту дикость А.В. Венков не обращает никакого внимания. Более того, принимая позицию Григория, как обоснованную, приводит и более суровый (изначальный) вариант расправы с Дарьей.
* * *
Мягко говоря, забавно выглядит попытка А.Г. и С.Э. Макаровых доказать, что автор романа отрицательно относится к М. Кошевому.
На все лады муссируется сцена, которая якобы говорит о неимоверной трусости Кошевого. Имеется в виду порка в Каргинской, где от страха он закрывает голову руками:
«...падая на плетень, Мишка заметил в руках у одного старика белые зубья вил-тройчаток.
- Бей его!
От ожога в плече Кошевой без крика упал вниз, ладонями закрыл глаза. Человек нагнулся над ним с тяжким дыхом, пырнул его вилами.
- Вставай, сука!» [кн. 3, ч. 6, гл. XXVII].
А.Г. и С.Э. Макаровы по этому поводу «Вромане вид одного такого «товарища-социалиста» - Мишки Кошевого действительно вызывает чувство отталкивания и негодования. В слабости он демонстрирует трусость и малодушие (сцена порки в Каргинской и начала Вешен-ского восстания в хуторе Татарском), а в силе - жестокость и алчность» [М2, с. 389]. Я бы сказал, что при подобных обстоятельствах испуг за свою жизнь вполне закономерен. И на основании только этого эпизода делать выводы, да еще и «комплексные»: 1) о неимоверной трусости Кошевого; и 2) о неприязни к нему автора, - само по себе, необоснованный и явный наворот.
Еще интересней выглядит трактовка следующего эпизода:
«Даже его мать отказывается от такого сына, стыдясь его:
«Уходи... Иди куда хочешь. Нехай убьют, но не на моих глазыньках. Уходи. Не хочу тебя зрить» (VI, 27 - в журн. «На подъеме», 1930, № 6, с. 15)» [М2, с. 390].
Предположим, что в одной из первых версий такое и было, однако позже это выглядело так
«На другую ночь, чуть смерклось, -решившись на отчаянное, добрел до дома, постучался в окно. Мать открыла ему двери в сенцы. Заплакала. Руки ее шарили, хватали Мишку за шею, а голова колотилась у него на груди.
- Уходи! Христа ради, уходи Мишенька! Приходили ноне утром казаки... Весь баз перерыли, искали тебя. Антипка Брех плетью меня секанул. «Скрываешь, говорит, сына. Жалко, что не добили его доразу!» [кн. 3, ч. 6. гл. XXVII]. Еще более наглядно любовь матери продемонстрирована в экранизации романа.
Даже и первая версия не может говорить о том, что яать отказывается от сына, тем более что в той же книге штаем ниже:
«Мишка въехал к себе на баз. Никто из родных не вышел его встречать. Дверь в сенцы была распахнута настежь... Мать Мишки имела обыкновение прятать там детворы сушеные яблоки... из подпола пахнуло сыростью и гнилью. Мишка стал на колени. Не освоившиеся с гемнотой глаза его долго ничего не различали, наконец увидели: на разостланной старенькой скатерти стояла чолбутылка с самогоном, сковорода с заплесневелой мякиш лежал наполовину съеденный мышами кусок хлеба; орчажка плотно накрыта деревянным кружком... Ждала сына старая. Ждала, как самого дорогого гостя! Любовью и радостью дрогнуло Мишкино сердце, когда он спустился в подпол. Ко всем этим предметам, в порядке расселенным на старенькой чистенькой скатерке, сколъко дней назад прикасались заботливые материнские руки!.. Тут же, привешенная к перерубу, белела холщовая сумка. Мишка торопливо снял ее и обнаружил пару своего старого, но искусно залатанного, выстиранного и выкатанного рубелем белья» [кн. 3, ч. 6, гл. LXV]. Причем, все это после того, как «милый Миша» уничтожил значительную часть хутора.
