Кошевой против хутора в "Тихом Доне"
Рассмотрим взаимоотношения Кошевого с однохуторянами в хронологическом порядке. Имеет смысл выделить 6 основных событий: 4 (четыре) действия советской власти и 2 (два) противодействия ее противников.
Предварительно же рассмотрим характер взаимоотношений людей, живущих в одном хуторе.
Несколько лет назад у одного из знакомых случилось несчастье. Служа в милиции, подчас хранил табельное оружие дома. Однажды его нашел сын-подросток, позвал приятеля, стали баловаться, раздался выстрел, приятель погиб. После расследования инциденту была дана трактовка - «несчастный случай». Тем не менее знакомый посчитал целесообразным сменить место жительства.
Живя в большом городе, можно годами не встречать знакомых из своего собственного дома, тем более - из близлежащих. Подчас встречаешь школьных друзей, которых не видел по несколько лет. И оба удивляемся - как же это, живя рядом и никуда не уезжая, умудряемся не видеть друг друга.
Так вот, вышеупомянутый знакомый посчитал, что даже столь малая вероятность встреч его и его сына с родственниками погибшего мальчика ему ни к чему.
Совсем другого рода жизнь в подмосковном поселке, где жила моя бабушка (ныне живет дядя). На улице почти все друг друга знают, видятся постоянно и, отсюда, взаимозависимость соседей значительно выше, нежели в городе.
Рассмотрим форму взаимоотношений в русской деревне в конце XIX - начале XX в. Люди живут, работают и отдыхают вместе. Каждая семья - большая по составу. С другими семьями повязаны многочисленными родственными связями.
Если какой-нибудь член общества оказывается повинен в гибели, скажем, двух односельчан, то тем самым он наживает такое количество врагов, что никакой возможности в дальнейшем проживать в данной деревне (ни ему, ни его семье) уже нет. Казачий хутор отличается от русской деревни только одним - разрешение подобного рода конфликтных ситуаций происходит значительно быстрее. Все - люди военные, умеют обращаться с оружием, имеют его и крови, в общем-то, не боятся.
Сколько бы ни говорили о принципиальных политических разногласиях, определяющего значения во взаимоотношениях они, как правило, не имеют. Первичны родственные взаимоотношения. После них, по значимости, идут отношения с соседями. К тому же война рано или поздно заканчивается и нужно жить в окружении родни и соседей. Поэтому, если и появляется желание «позверовать» или, что одно и то же, поисполнять «революционный долг», то ни один нормальный человек не будет этого делать там, где он живет. Даже советская власть, с большим пониманием относившаяся к подобного рода желаниям и всячески их поощрявшая, отправляла для этого пламенных революционеров в области, где их никто не знает, чтобы, во-первых, дать им возможность вернуться домой, когда война закончится, а, во-вторых, не подвергать опасности их близких.
Действие № 1.
Очевидно, что вина за расстрел семерых хуторян должна быть возложена на Кошевого и Котлярова. Семь «непоследних» членов общества, у которых большие семьи, а Также родственные связи со всем хутором.
После данного события повествование могло развиваться только в одном направлении.
1)Кошевой и Котляров становятся изгоями. Никакой возможности в дальнейшем жить в хуторе у них нет. Все время, пока они еще там остаются, им нужно ходить и оглядываться. Такое состояние наблюдалось бы даже в том случае, если бы был год 1925-1927, т. е. установившаяся советская власть и полностью сданное оружие. Либо получаешь пулю из-за угла, либо тебя встречают где-нибудь по дороге в соседний хутор или станицу.
2) Все последующие взаимоотношения Кошевого с Дуняшкой немыслимы уже после этого 1-го действия. Во-первых, ни одна девица с хутора (и из близлежащих, кстати, тоже) за Кошевого не пойдет. И это по одной простой причине: он - не жилец. Какой смысл выходить замуж со стопроцентной гарантией в лучшем случае - просто стать вдовой, а в худшем - пострадать при этом еще и самой. Вторая причина - см. ниже п. 4.
3) Родня Кошевого и Котлярова должна покинуть хутор в спешном порядке. Причем, имеется в виду не переезд куда-нибудь поблизости. По уму, надо покидать территорию Войска Донского и уезжать куда-нибудь в Россию, желательно, подальше.
4) Никаких взаимоотношений с Мелеховыми уже не предвидится. Убийство М.Г. Коршунова - отца Натальи, тестя Григория и свата для остальных, - не прощается никогда. Кстати, никаких возмущений в кн. 3 и 4 по поводу Мирона Григорьевича нет. Раз был хуторским атаманом и имел наемных рабочих, то кроме смерти других вариантов и не было. Автор показывает, что подобного рода доводы убедительны для казаков (в целом) и Мелеховых (в частности).
Действие № 2.
После того, как Пантелей Прокофьевич оправился от тифа, его арестовывают и отправляют в Вешки. Григория везде ищут.
Когда сообщили о расстреле семерых хуторян, показана некоторая растерянность Котлярова. Но Штокман очень быстро приводит его в чувство, а затем и на сходе объясняет всем правильность содеянного.
На этот раз уже никакой неопределенности нет и в помине. Пантелей Прокофьевич посылается не в тюрьму, а на расстрел и только лишь за то, что был послан хуторянами на Войсковой Круг. Спасло его лишь то, что началось Верхне-Донское восстание.
После этого (2-го) действия братья Мелеховы должны начать планомерную охоту на Кошевого с единственной целью - уничтожить этого гада.
Действие № 3.
Обстоятельства смерти Петра можно трактовать как одну из вершин несуразности, порожденную воспаленным воображением автора.
Итак, Петр и еще 10 хуторян попадают в плен. Ясно, что их отведут в расположение красных и после небольшого разговора «на отвлеченную тему» расстреляют. Что еще нужно Кошевому? Самое правильное для него при этом - максимально дистанцироваться от этого события. Мол, я находился на другом фланге; да, их взяли в плен; я к этому отношения не имею.
Автор показывает другое:
«- Эй, вы! Вылазьте! Все равно побьем! - закричали сверху.
Снег падал в яр гуще, белой молочной струей. Кто-то, видимо, близко подошел к яру.
Другой голос так же уверенно проговорил:
- Сюда они прыгали, вот следы. Да я ведь сам видел!
- Петро Мелехов! Вылазь!
На секунду слепая радость полымем обняла Петра. «Кто меня из красных знает? Это же свои! Отбили!» Но тот же голос заставил его задрожать мелкой дрожью:
- Говорит Кошевой Михаил. Предлагаем сдаться добром. Все равно не уйдете!
Петро вытер мокрый лоб, на ладони остались полосы розового кровяного пота.
Какое-то странное чувство равнодушия, граничащего с забытьём, подкралось к нему.
И диким показался крик Бодовскова:
- Вылезем, коли посулитесь отпустить нас. А нет - будем отстреливаться! Берите!
- Отпустим... - помолчав, ответили сверху. Петро страшным усилием стряхнул с себя сонную
одурь. В слове «отпустим» показалась ему невидимая ухмылка. Глухо крикнул:
- Назад! - но его уже никто не слушался. <...>
Мишка подошел к Петру в упор, тихо, не поднимая с земли глаз спросил:
- Навоевался? - Подождав ответа и все так же глядя Петру под ноги, спросил: - Ты командовал ими?
<...>
- Раздевайся!
Петро проворно скинул полушубок, бережно свернул и положил его на снег; снял папаху, пояс, защитную рубашку и, присев на полу полушубка, стал стаскивать сапоги, с каждой секундой все больше и больше бледнея. Иван Алексеевич спешился, подошел сбоку и, глядя на Петра, стиснул зубы, боясь разрыдаться.
- Белье не сымай, - прошептал Мишка и, вздрогнув, вдруг пронзительно крикнул: -Живей, ты!..
Петро засуетился, скомкал снятые с ног шерстяные чулки, сунул их в голенища, выпрямившись. Ступил с полушубка на снег босыми, на снегу шафранно-желтыми ногами.
- Кум! - чуть шевеля губами, назвал он Ивана Алексеевича. Тот молча смотрел, как под босыми ступнями Петра подтаивает снег. - Кум Иван, ты моего дитя крестил... Кум, не казните меня! - попросил Петро и, увидев, что Мишка уже поднял на уровень его груди наган, расширил глаза, будто готовясь увидеть нечто ослепительное, как перед прыжком вобрал голову в плечи. Он не слышал выстрела, падая навзничь, как от сильного толчка» [кн. 3, ч. 6, гл. XXXIII].
«В конце улицы показалась головная подвода... Рядом с передней подводой шагал без шапки Алешка Шамиль. Обрубком руки он прижимал к груди папаху, в правой держал волосяные вожжи. Григорий, не задержавшись взглядом на лице Алешки, глянул на сани. На соломенной подстилке, лицом вверх, лежал Мартин Шамиль. Лицо, зеленая гимнастерка на груди и втянутом животе залиты смерзшейся кровью. На второй подводе везли Маныцкова. Изрубленным лицом уткнут он в солому. У него зябко втянута в плечи голова, а затылок срезан начисто умелым ударом: серные сосульки волос бахромой окаймляли обнаженные черепные кости. Григорий глянул на третью подводу...» [кн. 3, ч. 6, гл. XXXIV].
Ну, предположим, хочется тебе собственными руками убить своих хуторян. Так хоть сделай это - по уму. Петр с подчиненными барахтается в снегу. Можно спокойненько сверху их всех перестрелять. При этом в дальнейшем в хуторе можно было бы сказать: это был бой, у них было оружие, мы стреляли в них, они стреляли в нас. Ведь убил в бою и расстрелял пленного, - разные вещи.
Хуторян берут в плен (!) с обещанием даже не помиловать, а - отпустить (!!). После этого осуществляется уничтожение пленных без суда и следствия.
Петр - родной брат невесты расстреливается собственноручно, причем, с элементами мародерства (Раздевайся!), а остальные 10 хуторян даже не расстреливаются, а рубятся шашками (!!!).
Полагаю, что после подобного номера (случись такое) Кошевой снискал бы славу одного из основных донских извергов. О нем бы говорили не только как о палаче и подонке, но и как о человеке, ненавидящем собственную семью. Хутор на тот момент был в руках белых и первым же последствием этой расправы должно было быть немедленное уничтожение его семьи. Отсрочка если и была бы, то очень короткою, только чтобы мать Кошевого успела проклясть своего подонка-сына (понятно, что на это не требуется много времени).
В фильме сделано «забавное» добавление к этой сцене. Когда по хутору везут убитого Петра, две бабки вцепляются в волосы младшей сестры Кошевого. Та затем бросается к матери, слезы на глазах: «За что они меня, мама?» Действительно, даже «подергать за косички» - очевидное зверство враждебно настроенных к советской власти.
Противодействие № 1.
Дарья убивает Ивана Алексеевича.
Котляров так же, как и Кошевой, вне закона. Мнение хутора может быть только одно - если ты встретил кого-либо из них и не убил, то должен очень убедительно доказать, что у тебя не было к этому возможностей.
Во-первых, удивительно, что Котляров дошел до дома Мелеховых, его должны были прибить значительно раньше.
Во-вторых, Дарья поступила достаточно гуманно. Не стала предлагать раздеваться, не организовала рубку шашкой, просто выстрелила. Для Ивана Алексеевича дилемма «сразу или помучиться» должна была закончиться выбором второго варианта.
На этом фоне порыв Григория, желающего спасти Кошевого и Котлярова, можно рассматривать в качестве дурного анекдота:
«Захватить бы живым Мишку, Ивана Алексеева... Дознаться, кто Петра убил... и выручить Ивана, Мишку от смерти! Выручить... Кровь легла промеж нас, но ить не чужие ж мы?! - думал Григорий, бешено охаживая коня плетью, наметом спускаясь с бугра»
- Ггга-дю-ка!» [кн. 3, ч. 6, гл. LVI].
В фильме показано: гнев Григория столь велик, что он е сдерживает сильное желание зарубить Дарью.
Действие № 4,
«Праведный гнев» Кошевого после смерти Ивана Алексеевича и Штокмана показан во всей красе. Наиболее впечатляющие обороты мною выделены:
«После убийства Штокмана, после того, как до Мишки дошел слух о гибели Ивана Алексеевича и еланских коммунистов, жгучей ненавистью к казакам оделось Миш кино сердце. Он уже не раздумывал, не прислушивался к невнятному голосу жалости, когда ему в руки попадался пленный казак-повстанец. Ни к одному из них с той поры он не относился со снисхождением. Голубыми и холодными как лед глазами смотрел на станичника, спрашивал: «Поборолся с советской властью!» - и, не дожидаясь ответа, не глядя на мертвеющее лицо пленного, рубил. Рубил беспощадно! И не только рубил, но и «красного кочета» пускал под крыши куреней в брошенных повстанцами хуторах. А когда, ломая плетни горящих базов, на проулки с ревом выбегали обезумевшие от страха быки и коровы, Мишка в упор расстреливал их из винтовки.
<...>
Смертью Штокмана и Ивана Алексеевича вскорми-лась ненависть, а слова приказа только с предельной яркостью выразили немые Мишкины чувства... В этот же день он с тремя товарищами выжег дворов полтораста станицы Каргинской» [кн. 3, ч. 6, гл. LXVJ.
Убил деда Гришаку, сжег дом Коршунова, затем: «Мишка зажег подряд семь домов, принадлежавших отступившим за Донец купцам Мохову и Атепину-Цаце, попу Виссариону, благочинному отцу Панкратию и еще трем зажиточным казакам, и только тогда тронулся из хутора» [там же].
Если после действия № 3 чего-то и не хватало в образе Кошевого, то уж после действия № 4 он явно стал бы на Дону легендарной фигурой и им бы до сих пор пугали детей. Интересно, что описанием именно этих событий заканчивается книга № 3- То есть в течение 8 лет (до выхода в свет книги № 4) роман, в целом, имел такое «веселенькое» окончание.
Противодействие № 2.
Живописную сцену с участием очень нехорошего карателя Митьки Коршунова можно сравнить разве уж только с «ужасами» индийских фильмов.
Помнится, как один довольно-таки образованный молодой человек как-то признался мне, что очень любит индийские фильмы.
- Как? - спросил я. - Андрюша, ты? С твоим-то интеллектом?
В ответ услышал следующее: «Ну это как смотреть! Предварительно надо принять 150. Тогда все воспринимаешь правильно. Дочь отнимают у матери - смеешься. Появляется кровожадный раджа - смеешься еще сильнее».
В следующий раз, вероятно, читать «Тихий Дон» нужно будет, применив такой же метод.
Никакого смысла сцена уничтожения семьи Кошевого не имеет потому, что они либо сбежали задолго до этого, либо были бы уничтожены опять же задолго до этого. Так :е несуразно выглядит возмущение Пантелея Прокофьеича действиями Митьки Коршунова.
Все последующие сцены, в которых описываются Кошевой с Дуняшкой, обсуждать нет никакого смысла. А из наиболее бредовых ситуаций, демонстрирующих приятие казаками советской морали, можно выделить две: части:
Первая. Кошевой приходит к Мелеховым. Ильинична, только лишь погундев немного, сажает Мишку за стол, а потом и благословляет дочь. Мало этого, первичная отповедь Ильиничны характеризуется автором, как «оскорбительные выходки взбесившейся старухи».
Вторая. Возвращается Григорий и, при первой встрече, хочет обнять (!!!) Мишку:
«Он вошел в кухню, твердо сжав губы. Под скулами его поигрывали желваки. На коленях у Григория примостилась Полюшка, заботливо принаряженная теткой в чистое платьице. Григорий бережно опустил ребенка на пол, пошел навстречу зятю, улыбаясь, протягивая большую смуглую руку. Он хотел обнять Михаила, но увидел в безулыбчатых глазах его холодок, неприязнь и сдержался» [кн. 4, ч. 8, гл. VI].
Разве не правомерно на основании всею этого сделать вывод, что автор по полной программе «опустил» казачество?
Кстати, о пионерских отрядах (см. предыдущую главу). Полагаю, что помимо отрядов, носивших имена Подтел-кова и Кривошлыкова, на Дону в большом числе были и отряды имени Михаила Кошевого. Если проецироваться на общероссийский масштаб, то это можно сравнивать с отрядами имени Павлика Морозова.
Это просто подтвердить. В «Детской энциклопедии» [М., 1961, т. 10, с. 313] в статье, посвященной М.А. Шолохову, в частности, читаем:
«От трупного яда, источаемого поверженным старым миром, гибнет Григорий. Но писатель обращает наши взоры в будущее. Ради победы этого будущего отдали свои жизни такие герои «Тихого Дона», как коммунисты Штокман, Анна Погудко, Котляров, ради этого будущего живет и трудится устанавливающий советскую власть в хуторе Татарском Михаил Кошевой».
