П. Дашкова "Тайна приводящая в трепет" Источник счастья книга вторая

Москва, 1918

 

Дождь лил несколько суток, оплакивал разграблен­ный, одичавший город. Под утро небо расчистилось, показались звезды. Холодная луна осветила пустын­ные улицы, площади, переулки, проходные дворы, раз­битые особняки, громады многоэтажных зданий, купо­ла Храмов, зубчатые кремлевские стены. Проснулись куранты на Спасской башне, пробили двенадцать раз, то ли полночь, то ли полдень, хотя на самом деле было три часа утра. Большевистское правительство поселилось в Крем­ле еще в марте.

 

Кремль, древняя неприступная кре­пость, остров, отделенный от города глубокими рвами, мутной речной водой, был надежней дворцов Петро­града. Кремлевский слесарь, мастер на все руки, упор­но пытался починить старинный часовой механизм, разбитый снарядом во время боев в ноябре 1917. Ку­ранты плохо слушались, вроде бы начинали идти, но опять вставали и никак не желали играть «Интерна­ционал» вместо «Коль славен наш Господь в Сионе». Откашлявшись, как будто извинившись, они прохри­пели какую-то невнятную мелодию и затихли. Новая власть хотела командовать не только людь­ми, но и временем.

 

Полночь наступала ранним вече­ром, утро — глубокой ночью. Почти перестали ходить трамваи. Фонари не горе­ли, темны были улицы, темны окна, лишь иногда дро­жал за мутным немытым стеклом желтый огонек керо­синки. И если в каком- нибудь доме вспыхивало среди ночи электричество, это означало, что в квартирах идут обыски.

 

Парадный подъезд дома на Второй Тверской был заколочен. Жильцы пользовались черным ходом. По заплеванным щербатым ступеням волокли вверх сан­ки с гнилой картошкой. На площадках между этажа­ми ночевали какие-то личности в тряпье. Из квартир неслись звуки гармошки, визг, матерный рев, пьяный смех, похожий на собачий лай.

 

 После суточного дежурства в госпитале Михаил Владимирович Свешников спал у себя в кабинете, на диване, одетый, в залатанных брюках и вязаной фу­файке. Ночь была теплая, но профессор мерз во сне, он сильно похудел и ослаб, у него сводило живот от го­лода. В последнее время ему перестали сниться сны. Он просто проваливался в глухую черноту. Это было не так уж плохо, ибо раньше каждую ночь снилась ушедшая, нормальная жизнь. Происходила коварная подмена, возникало искушение принять сон за ре­альность, а от реальности отмахнуться как от случай­ного ночного кошмара. Многие так и делали. То есть добровольно, целенаправленно, день за днем, ночь за ночью сводили себя с ума. Но не дай Бог. Следовало жить, работать, спасать, когда вокруг убивают, беречь двух своих детей, Таню и Андрюшу, маленького внука Мишу, старушку няню и ждать, что страшное время когда-нибудь кончится.

 

Михаил Владимирович работал рядовым хирургом все в том же лазарете, только теперь он носил имя не Святого Пантелиимона, а товарища Троцкого и был уже не военным госпиталем, а обычной городской больни­цей, подчиненной Комиссариату здравоохранения. Сутки на ногах. Обходы, осмотры, консультации, сложнейшая операция на сердце, которая длилась че­тыре с половиной часа и вроде бы прошла успешно. При острой нехватке лекарств, хирургических инстру­ментов, опытных фельдшеров и сестер, в грязи и мер­зости спасенная жизнь казалась невозможным чудом, счастьем, хотя стоила совсем немного, всего лишь фунт ржаной муки.

 

Красноармеец на базаре ткнул штыком в спину мальчишку-беспризорника. Десятилетний ребе­нок попытался стащить у него кулек с мукой. Давно уж никого не удивляла такая страшная дешевизна челове­ческой, детской жизни. Люди умирали сотнями тысяч по всей России.

 

Михаил Владимирович спал так крепко, что шум и крики за стеной не сразу его разбудили. Он проснулся, когда прозвучали выстрелы. Светало. На пороге кабинета стояла Таня, держала на руках сонного хмурого Мишу.

— Папа, доброе утро. Лежи, не вставай. Возь­ми Мишу. У тебя, кажется, было берлинское издание «Психиатрии» Блюера. — Она закрыла дверь, повер­нула ключ в замке. — Да. Посмотри в шкафу, где-то на нижних пол­ках. — Контра! Генеральская рожа! Убью! — донесся вопль из коридора. — Папа, чернил у тебя случайно не осталось? — спокойно спросила Таня. — Мои все кончились. Надо писать курсовую по клинической психиатрии, а не­чем. — Пиши чернильным карандашом. Возьми там, на столе, в стакане. За дверью опять грохнули выстрелы. Мишенька вздрогнул, уткнулся лицом деду в грудь и тихо, жалоб­но заплакал.