Сочинение "«Клянусь любовию моей...» (Великая душа М.Ю. Лермонтова)"

Десять лет М.Ю. Лермонтов писал стихи, поэмы, драмы, прозу, прежде чем решился стать литератором. Еще три года понадоби­лось, чтобы из лучшего, что он создал, составить небольшой сбор­ник. Взыскательность, строгость его по отношению к себе удиви­тельны. Только две поэмы и два с половиной десятка стихотворений отобрал он из сотен стихов и трех десятков поэм. Зато никто еще не выступал в первый раз с таким сборником. Стихи, вошедшие в него, лучше всего характеризуют его собственные строки:

 

[sms]Как полны их звуки

 Безумством желанья!

 В них слезы разлуки,

 В них трепет свиданья...

 

Все совместилось в этой маленькой книжке — старинный сказ «Песни про царя Ивана Васильевича...» и простая речь бородинско­го ветерана; тихая молитва о безмятежном счастье любимой женщи­ны, которая принадлежит другому, и горечь разлуки с родиной; хо­лодное отчаяние, продиктовавшее строки «И скучно и грустно...», и нежный разговор с ребенком; беспощадная ирония в обращении к Богу и ласка матери, напевающей песню над младенческой колыбе­лью; трагическая озабоченность «Думы» и страстный разговор Тере­ка с Каспием; горестная память о погибшем изгнаннике и гневная угроза великосветской черни; сокрушительная страсть Мцыри — при­зыв к борьбе, к избавлению от рабской неволи — и сладостная песня влюбленной рыбки; пустыни Востока, скалы Кавказа, желтею­щие нивы России, призрачный корабль, несущий по волнам океана французского императора, слезы заточенного и страстный спор о направлении поэзии — все было в этом первом и последнем сборни­ке, который вышел при жизни поэта.

 

Вот такой и был Лермонтов, только натура его и личность были еще богаче, потому что в эту книжку не вошли ни «Демон», ни «Мас­карад», ни «Герой нашего времени», ни стихотворения последнего года, в которых он поднимается еще выше, потому что «Валерик», «Завещанье», «Любовь мертвеца», «Спор», «Сон», «Выхожу один я на дорогу...» раскрывают новые стороны этой великой души. А меж­ду этими стихами мелькают острые эпиграммы и любезные, или доб­рые, или колкие стихотворные шутки.

 

Эти контрасты, эти смены душевных состояний в сочетании с верностью Лермонтова излюбленным идеям и образам сообщают его поэзии удивительное своеобразие, выражение неповторимое. И любимым поэтическим средством являются в ней антитезы — стол­кновение противоположных понятий: день первый — день после­дний, позор — торжество, паденье — победа, свиданье — разлука, демоны — ангелы, небо — ад, блаженство — страданье. И другой излюбленный поэтический прием — анафора, настойчивое повторе­ние в начале строки одного и того же слова:

 

Клянусь я первым днем творенья,

 Клянусь его последним днем,

Клянусь позором преступленья

И вечной правды торжеством.

 

Клянусь паденья горькой мукой.

 Победы краткою мечтой;

 Клянусь свиданием с тобой

 И вновь грозящею разлукой;

 

Клянусь сонмищем духов,

 Судьбою братий мне подвластных,

Мечами ангелов бесстрастных,

 Моих недремлющих врагов;

 

Клянуся небом я и адом,

 Земной святыней и тобой;

Клянусь твоим последним взглядом,

 Твоею первою слезой.

 

Незлобных уст твоих дыханьем,

Волною шелковых кудрей;

 Клянусь блаженством и страданьем,

 Клянусь любовию моей...

 

Как много говорит самый стих о личности его творца, о его ха­рактере, о его страсти! Но можно вспомнить, что это не изобретение Лермонтова, что еще за четырнадцать лет до завершающей редак­ции «Демона» Пушкин в «Подражаниях Корану» писал:

 

Клянусь четой и нечетой,

 Клянусь мечом и правой битвой,

 Клянуся утренней звездой.

 Клянусь вечернею молитвой:

 Нет, не покинул я тебя.

 

Конечно, сходство есть, однако Лермонтов сообщил стиху иную экспрессию. Клятва, торжественно-возвышенная у Пушкина, у Лер­монтова совсем не торжественна, а исполнена такой завораживаю­щей, такой неотразимой и бурной страсти, что чем больше вчитыва­ешься в пушкинские и в лермонтовские строки, тем менее находишь в них сходства, хотя оно, разумеется, есть. Лермонтов никогда не боялся этих сближениий. В стихах его постоянно мелькают строки то Пушкина, то иного полюбившегося ему поэта. Григорий в «Борисе Годунове», пробуждаясь и глядя на пишущего Пимена, говорит:

 

Так точно дьяк, в приказах поседелый,

 Спокойно зрит на правых и виновных,

 Добру и злу внимая равнодушно...

 

Последняя строка отозвалась потом в «Думе» Лермонтова:

 

К добру и злу постыдно равнодушны,

 В начале поприща мы вянем без борьбы...

 

Так постоянно продолжает он стих, мысль, тему, уже существую­щие, но продолжает по-своему. Величайшее дарование, продолжая мысль, высказанную другим, выражать мысль новую, неисчерпаемо глубокую, полную поэтической силы, покоряющую поколение за поколением, — вот еще одно великое свойство личности Лермонто­ва и сознания его — гениального поэта, прозаика, драматурга.[/sms]