Вячеслав Кондратьев. Дорога в Бородухино (часть 8)
Вячеслав Кондратьев
Вера Глебовна долго лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к дальнему рокоту фронта, и думала - переменилось что-то в ее душе, успокоилось, и хоть безмерны разочарование и боль, но не увидела Андрея, но все-таки не напрасна эта дорога в Бородухино...
Она проснулась от скрипа открываемой двери и сдержанного шепотливого говора, открыла глаза. В проеме двери большой неуклюжей тенью стоял Андрей!
Она зажмурилась, не веря, боясь верить. Потом опять раскрыла веки - Андрей все так же стоял в двери, не шевелясь, и шумно, прерывисто дышал.
- Ото я, мама...
Она вскочила с постели и бросилась к нему. Магазин автомата больно ударил в грудь, а потом обжег промерзшим железом. Она ничего не могла говорить. Лицо Андрея пылало жаром, а от разгоряченного гола пахнуло едким мужским потом, запахом ремней и железа, которым была увешана его телогрейка.
- Я знал, что ты приедешь, мама, знал!
В свете медленно разгорающейся лампы Андрей, которого она пока только ощущала руками, щекой, телом, начал лепиться в бликах колеблющегося спета, и она, нее еще не веря, что это не сон, глядела на его темное лицо с выпирающими скулами, огрубевшее, резковатое, может, потому что было небритое и сильно похудевшее, ставшее еще больше похожим на лицо мужа, глядела, замирая от счастья, которое сдавило горло и не давало ей вымолвить ни слова.
- Это правда? Скажи, Андрей, это правда? Это ты? - наконец смогла она сказать.
- Я, мама, разреши, я разденусь,-он осторожно высвободился из се объятий и с облегчением стащил с шеи автомат, расстегнул пояс с Висевшими на нем дисками и гранатами, скинул ватник, сиял ушанку, потом подшлемник и шагнул к столу, к свету.
- Ты совсем вернулся? То есть я хочу спросить вы все вернулись?
- Нет, я один. Мы сейчас в двадцати километрах отсюда. Но я знал, что ты здесь. Понимаешь - знал. И отпросился у ротного. Мы стоим в лесу. Завтра, наверно, тронемся к фронту.
- И ты пробежал сейчас двадцать километров?
- Да. А что? - усмехнулся Андрей.- Через полчаса я уйду, мама.
- И опять двадцать километров...
- Я пробежал бы и сто, мама. Как ты добралась?
Вера Глебовна начала рассказывать: и про попытки добиться пропуска, и про Киевский вокзал, и про Эрика... Андрей свернул громадную самокрутку из махорки и курил частыми, глубокими затяжками, поглядывая на нее своими серыми глазами, в которых появилось что-то новое, незнакомое ей, как незнакома была и его манера говорить - отрывисто, короткими фразами, да и сам голос был непохож на прежний, стал ниже и хриповатее.
- Танюша больше меня верила в твое возвращение и не позволила мне раскупоривать вино...
- Ты познакомилась с нею? - вскинул брови Андрей.
- Да...-она помолчала, а потом спросила: - Это серьезно, Андрюша?
- Сейчас все серьезно, мама,- как-то очень веско ответил он.
- Ты бы... сходил за ней,- не сразу предложила Вера Глебовна.
- Она не помешает тебе?
- Конечно, нет.
- Тогда пойду, - он поднялся.
- Сиди ты, сиди... Схожу я,- вступила в разговор тетя Ксюша.-Сиди с матерью. И поговорите пока без меня, мало ли что надо сказать без людей-то.
- Спасибо, тебя Ксюша,- поблагодарил Андрей и опустился на стул.
Вера Глебовна достала бутылку, консервы, остатки хлеба. Андрей задрал гимнастерку, вынул из кожаных ножен, прикрепленных к брючному ремню, кинжал с деревянной ручкой, похожий на «финку», и стал им вскрывать банку. Она с притаенным страхом смотрела на холодное стальное лезвие с красноватыми, словно кровь, бликами от лампы, которым уверенно и ловко орудовал сын.
- А зачем... это? - тихо спросила она, уже понимая наивность и ненужность своего вопроса.
Андрей не ответил. Вскрыв банку, отодвинул ее на середину стола, а потом спросил:
- Тебе рассказывала Таня насчет немца?
- Тетя Ксюша рассказала.
- Сволочи! - он медленно обтирал лезвие, и взгляд его стал далеким, ушедшим в себя. Потом он вдруг неожиданно улыбнулся.- Каким чудом у тебя оказались шпроты? Обожаю! И не ел целую вечность. Можно? - он подцепил кинжалом шпротину и бросил ее в рот.- Пожалуй, это был единственный мальчишеский жест, который напомнил ей прежнего Андрея.
Вошла тетя Ксюша с Таней. У Тани сияли глаза и дрожали в счастливой улыбке губы. Андрей поднялся, как-то мимоходом, смущенно, прихватил ее руку, когда она шла к столу, и пожал, но в этой скупости ласки увиделось Вере Глебовне настоящее, и ее тронуло, что они покраснели и застеснялись.
Была откупорена бутылка вина, был выставлен тетей Ксюшей горячий из печки - картофель, принесены кружки и наполнены Андрею доверху, а женщинам по половине.
- За встречу, мама,- и он некрасиво, как-то по-мужицки торопливо опрокинул в рот кружку и сразу стал есть - тоже некрасиво, жадно и торопясь. «Он просто голоден,-подумала Вера Глебовна,-или они привыкли так есть в армии».
- Ты не заблудишься на обратном пути? - с беспокойством спросила она.
- Я? Что ты, мама! У меня ж компас, - и он показал на руке компас с светящимися стрелками.- Ну, и старую лыжню, надеюсь, не занесет.
Он говорил уверенно... Нет - ни следа смятения, страха не было в его облике.
- Ты очень изменился, Андрей,- сказала она.
- Да, мама,- подтвердил он серьезно, вытирая рот грязноватым носовым платком, и большими, сильными пальцами с отросшими нечистыми ногтями стал завертывать самокрутку. Вера Глебовна подумала, что у него крестьянская, как у отца, рука и что он сейчас совсем не тот интеллигентный мальчик, которого провожала она в армию.
- Мы еще не получили номера нолевой почты. Как прибудем на место - сообщу. И тебе, Таня, он поднялся.
Его лицо было спокойно, но какая то особая сосредоточенность, собранность лежала па пом.
- Тебе уже пора? еле слышно спросила Вера Глебовна.
- Да, мама.
Поднялась Таня, поднялась тетя Ксюша, поднялась и Вера Глебовна, и нее молча смотрели, как неспешно надевает на себя Андрей ватник, как затягивает ремень, на котором брякнули стукнувшиеся друг о друга гранаты, как натягивает на голову подшлемник, а потом и ушанку...
А Вера Глебовна все твердила себе, надо быть спокойной, надо быть спокойной...
Одевшись, но не взяв еще автомат, Андрей шагнул к матери.
- Ты молодец, мама... Ты у меня совсем молодец,- и протянул руки.
Она ухватилась за его шею и повисла в отчаянии, а он гладил ее по голове и все повторял дрогнувшим голосом:
- Ты молодец, мама, совсем молодец...
Всхлипнула тетя Ксюша, отвернулась закрыв лицо руками, Таня.
Наконец Вера Глебовна оторвалась от него.
- Андрей... отец писал: то, что навалилось на страну, важнее.
- Я понимаю, мама, - перебил он ее.- А ты? Ты понимаешь? - он поглядел на нее в упор, очень напряженно кивнула головой.
- Я перекрещу тебя, Андрей...
- Мы же с тобой неверующие, мама,- чуть улыбнулся он.
- Пусть. Мы - русские. Как же по-другому я могу благословить тебя?
- Спасибо, мама. Я так и знал.
Напряжение, которое было у него на лице, когда он спрашивал: «А ты понимаешь?» - спало, и он глубоко вздохнул.
- Мы проводим тебя, - сказала Вера Глебовна и отошла в сторону, чтобы дать Андрею проститься с Таней.
Он подошел к девушке, обнял и коротко, смущаясь, чмокнул в губы.
Они вышли во двор. Падал легкий снег, и на западе чуть притухло зарево. Приглушил снег и тот беспокойный гул, которым тревожил их фронт. Было тихо, совсем тихо. Андрей, нагнувшись, долго возился с креплениями лыж. Наконец он поднялся, оглядел всех внимательным взглядом, словно стараясь навсегда отпечатать в своей памяти образы трех русских женщин, благословивших его на войну, откашлялся, скрывая волнение:
- Спасибо вам всем... за все. Ну... я... поехал... Взмахнув палками и резко оттолкнувшись ими, он пошел широким пружинистым шагом, не оглядываясь.
Оглянулся он только на углу улицы, где она сворачивала налево, остановился, помахал им рукой и резким рывком скрылся за поворотом.
Таня вскрикнула, рванулась с места и побежала. Вера Глебовна - за ней. Когда они подбежали к повороту, Андрей был еще виден. Он шел споро, сильно отталкиваясь палками, и быстро удалялся. Они впились в него глазами, каждая надеясь, что он почувствует ее взгляд и обернется...
И он обернулся. Увидев их, приостановился, помахал еще, а потом, сняв автомат и подняв его одной рукой над головой, дал короткую очередь в воздух. Красные точки трассирующих прочертили небо и потухли...
Таня обняла Веру Глебовну. Так и стояли они, прижавшись друг к другу, пока все уменьшающаяся, бегущая фигурка Андрея не растаяла в снежном дыму. И уже когда совсем не стало видно и серая пелена замкнулась за ним, в небе опять взвились огненные точечки, но выстрелов было уже не слышно.
А потом - еще и еще совсем слабые, еще видные и беззвучные, мерцали в небе последние прощальные весточки от Андреи, пока не погасли совсем.
