Кондратьев. Военный рассказ. Дорога в Бородухино (часть 2)
Кондратьев. Военный рассказ
Проводив его, Вера Глебовна бросилась к телефону звонить Батушину, чтоб расспросить его, где и как получить пропуск на выезд из Москвы и можно ли показывать письмо Андрея, ведь расположение части, наверное, военная тайна. Но Батушин уже ушел на работу, придется ждать вечера. Надо будет узнать про это у кого-то другого, потому что времени ей терять нельзя.
Выпив горячего чая без всего, только с кусочком сахара, она решила сегодня же поехать на Киевский вокзал - расспросить насчет поездов. А сейчас, утром, сходить на рынок - купить хоть несколько картофелин на дорогу и в булочную - за хлебом.
...Она вернулась домой, держа в руках пайку хлеба - крошечный кусок черного. Даже после улицы дом не показался теплым. Она только сняла платок и, как была, в шубе, опустилась на диван.
«Как же я поеду на вокзал?» подумала она и содрогнулась, представив далекий путь туда в промороженном трамвае... Чтобы избавиться от дрожи, колючими мурашками пробегающей по телу, Вера Глебовна опить разожгла керосинку, разогрела чайник, сварила принесенную картошку. Но поев и выпив две чашки крутого кипятка, по почувствовала себя лучше - так же бил озноб и так же не проходила слабость. А ей нужны силы, именно сейчас!
Все же перед тем как ехать на вокзал, она попыталась позвонить туда по телефону и, к удивлению своему, сразу же дозвонилась. Мужской голос ответил, что поезда до Малоярославца пока не ходят, а на ее вопрос, как же ей туда добраться, услышала равнодушное «не знаю». Но у меня там сын, продолжала Вера Глебовна, он едет на фронт, я не видала его два года, я должна его увидеть... На другом конце провода долго молчали, потом тот же мужской голос уже мягче спросил - есть ли у нее пропуск? Она ответила, что нет, но она обязательно его добудет... Когда получите пропуск - заходите к коменданту, может, он что-нибудь придумает, закончил разговор дежурный, и трубка щелкнула.
Значит - пропуск! Главное - пропуск!
...От коменданта города она возвращалась уже вечером по потемневшим, малолюдным московским улицам в отчаянии - в пропуске ей отказали.
Вначале казалось - нет такой силы, которая устояла бы перед неотъемлемым и священным правом матери повидать сына перед фронтом, но, увы, такая сила нашлась в лице плотного пожилого генерала, который на все ее доводы устало отвечал: «Нет основания для выдачи вам пропуска». Тогда она, наконец, решилась показать письмо Андрея.
- Я отдаю вам последнее, что у меня есть - сына, а вы отказываете мне в возможности его повидать!
- Вы не мне его отдаете - Родине, - генерал поднялся...
Она надеялась все же, что на вокзале должен найтись человек, который поможет ей. Ведь у каждого, с кем она будет говорить, есть матери, их тоже разлучила война.
А пока она ждала Батушина и собиралась в дорогу. В старый Андреев рюкзак, с которым ходил он в походы, положила вареную картошку, флакон со спиртом, бутылку вина, купленную по какому-то случаю еще весной и с тех пор хранимую, банку шпрот и плитку шоколада, тоже отложенную на всякий случай.
Батушин пришел ровно в восемь, как и обещал, все такой же подтянутый, с идеальным пробором на седеющей голове, которая почтительно склонилась, когда он целовал Вере Глебовне руку.
Она сразу же все ему выложила, обозвав генерала, отказавшего ей в пропуске, бурбоном и бездушным человеком, и заявила, что завтра же едет на Киевский вокзал и если ей не удастся попасть ни в один эшелон, то отправится в Малоярославец пешком по шпалам...
До Малоярославца сто двадцать километров,- охладил ее Батушин.
Батушин вынул портсигар, и Вера Глебовна сразу же ухватила папиросу, жадно затянулась. Некоторое время курили молча, а она, пользуясь паузой, решала - показать ей то письмо Андрея, которое камнем лежало в душе и о котором никому не говорила.
Когда началась война, Андрей стал писать чаще, и единственное, что волновало Веру Глебовну в этих письмах, - не раз повторяющаяся фраза, что он боится всю войну проторчать на Востоке. И в каждом своем ответе она еле сдерживалась, чтобы не вырвалась у нее мольба: не торопи события! Она писала, что война, по всей видимости, предстоит долгая и никуда от него не уйдет. Но вот в августе он замолчал - ни одной строчки за весь месяц, и она теряется в самых страшных предположениях. Только в середине сентября получила короткое письмо:
«Прости, что долго не писал - не мог. Довелось увидеть такое, что до сих пор не могу прийти в себя. Представив отца, я задыхался от ужаса и отчаяния. Может, это пройдет со временем и я буду в состоянии написать тебе более вразумительное письмо...»
В дальнейших письмах никаких объяснений не было, и Вера Глебовна мучилась в догадках, понимая, что случилось что-то важное, внесшее разлад в душу сына...
- Одно письмо Андрея я вам не показывала, Иван Алексеевич,- все же решилась она.
- Почему?
- Так... Вы же не любите касаться некоторых вещей, а оно...- не сразу ответила она, все еще колеблясь.
- Оно важно, на ваш взгляд?
- Да, очень... Я все-таки покажу его нам.
Батушин взял письмо и, прочитан внимательно, молча отдал Вере Глебовне. Губы его поджались, лицо стало отчужденным. Затянувшееся молчание становилось вел- более неловким, и Батушин протянул наконец неопределенное:
- М-да...
- Теперь вы понимаете, почему мне; просто необходимо повидать Андрея?
- Да... Но что вы ему скажете? - будто нехотя спросил он, подняв глаза.
- Пока не знаю.
- Как это так - не знаю? Когда же вы будете знать? - раздраженно произнес Ватутин.
Вера Глебовна внимательно посмотрела на него, сделала глубокую затяжку из почти уже докуренной папиросы.
- Ладно, бросим об этом, - отрезала она. - Я вижу, вам неприятен этот разговор.
- Да, неприятен. Идет тяжелейшая и справедливейшая война... А он, видите ли, что-то увидел и теперь весь в своих переживаниях. А вы, мать, еще не нашли для него нужных слов. Да, мне неприятен и непонятен этот разговор,- повторил он, нахмурившись.
- Надеюсь, вы понимаете, что мне нелегко найти слова? - с горечью бросила она. - Вы сказали - идет справедливейшая война... Для матерей нет справедливых войн!
Ватутин посмотрел на нее в упор и покачал головой. Вам не надо ехать к Андрею. Да, не надо,-убежденно повторил он.- С чем вы к нему поедете?
- Пока... не знаю...
- Опять - не знаю! Как же вас понимать прикажете? Идет священная битва за Отечество, за Россию...
- За какую Россию? - остановила она его.
- Россия - одна! - Ватутин поднялся, лицо у него побагровело, а на покрасневшей шее забилась вена.
- А разве мой муж виноват перед Россией? - вскрикнула она.
- Вера Глебовна, я беру назад свое обещание помочь вам с отъездом.
- Ну почему между нами - стена? Вы умный, порядочный человек, вы - единственный, кто продолжал ходить в наш дом после того, что случилось, но почему же - стена? Почему?
- Да никакой стены нет,- уже мягче сказал Батушин.- Понимаю я вас и жалею - изранено у вас все, но и вы поймите - преодолеть себя надобно. Преодолеть! Пока война - все из сердца прочь! Все обиды, все сомнения! Твердым надо быть. И вам, и Андрею в особенности. А вы... вы этой твердости ему дать не можете. Потому и говорю - не езжайте.
- Я должна его увидеть. И вы поможете мне. Очень прошу!
- Хорошо, помогу... Но подумайте, серьезно подумайте, с чем вы к нему поедете.
