Из воспоминаний об A.M. Каледине
Человек он был... Гамлет
Он появился между нами спокойный, как бы печальный, молчаливый среди безудержной болтовни вокруг.
С первого взгляда казался угрюмым, суровым (про AM. Бо-гаевский говорил: «наш атаман улыбается раз в две недели»); но глаза - и тогда уже усталые - изобличали доброту сердечную.
Я знавал Алексея Максимовича раньше - в 90-х годах, когда он в Новочеркасске занимал дожность начальника юнкерского училища, а потом - помощника начальника войскового штаба. Еще молодой тогда, он был так же спокоен, так же сосредоточенно молчалив. И так же прост в обращении - тою простотою, которая свойственна крупному и искреннему человеку, никогда не играющему роли.
На другой день после избрания его на Войсковом Круге атаманом, А.М. сделал мне визит, как занимавшему тогда Должность председателя Областного Исполнительного Комитета; не застал, а на следующий день, 19 июня, я, отвечая на визит, имел с ним продолжительную беседу. Легко было беседовать с А.М., легко при полном отсутствии улыбок с его стороны. И это потому, что собеседник сразу же чувствовал полную искренность А.М., верил каждому его слову. Беседа велась по душе. Я рассказал ему о трудных обстоятельствах, при которых приходилось работать Исполнительному Комитету с углубителями революции в его среде - Голубовыми, Арнаутовыми, Мамановыми, Швецовыми, Боссэ и проч. А.М. говорил мне о положении армии, которую он был вынужден оставить, о колеблющейся политике высшего командования по отношению к советам и комитетам, разлагавшим армию.
- Армия гибнет. Армия драться не станет, не хочет. Армии, как таковой уже нет, - упавшим голосом говорил А.М. и помолчав, прибавил: - Дай бог, чтобы я ошибался.
Это говорилось за час до получения в Новочеркасске телеграммы о «наступлении 18 июня». Вечером поздно я звонил А.М.: - Алексей Максимович! вы ошиблись: армия у нас есть, - она наступает и бьет немцев.
- Я рад своей ошибке, готов каяться в ней всенародно. Но ошибся ли я? Надолго ли хватит этого подъема от речей Керенского? Не судороги ли это трупа, который гальванизирует? Дай бог мне быть худым пророком, но, повторяю, нет у меня веры: слишком много я видел; слишком много знаю. - Не ошибся доблестный воин: армия-труп снова впала в трупное окоченение. Труп стал быстро, отвратительно разлагаться.
Во время июльской попытки большевиков свергнуть Временное правительство А.М. вызвал меня к себе. Он был очень обеспокоен и находил необходимым немедленно же созвать объединенное заседание войскового правительства со всеми общественными организациями- Исполнительным Комитетом, советом рабочих депутатов, советом крестьянских депутатов - для выработки соответствующего воззвания к населению города и области; просил меня заготовить проект воззвания.
- Попытка восстания подавлена; иначе и быть не могло. Но дальше... надо смотреть дальше. Большевизм страшно опасен, - раздумчиво и с особым ударением произнес А.М.
- Но на Дону-то нам нечего бояться; здесь он не может привиться.
- Вы говорите - на Дону? Конечно, трудно ожидать этого: казак слишком общественно развит, чтобы поверить в несбыточность обещаний Ленина; но все же против большевизма и на Дону следует немедленно принять меры: слишком он притягателен для масс, и кто знает, как пойдут события дальше и у нас на Дону.
Дальнейшее показало, как пошли события: как вода на мельницу большевизма.
Соединенное собрание приняло предложенный мною текст воззвания. Помню, с какою грустью устало слушал А.М., как представители совета рабочих депутатов изо всех сил старались по возможности смягчить резкие выражения; как они протестовали против резких выражений против инициаторов восстания; как они приходили в ужас при упоминании о войне «до победного конца»; как настаивали, чтобы в воззвание ни к селу ни к городу была вклеена пошлая бессмыслица: «без аннексий и контрибуций».
При редких и коротких встречах с А.М. летом и осенью 1917 г., я все же выносил впечатление из разговоров с ним, что он верит в Дон; в то, что его большевизм не победит.
В последний раз я виделся с А.М. 17 января, за 12 дней до его смерти. Я пришел к нему от лица союза общественных деятелей. Когда я всмотрелся в лицо атамана, по обыкновению любезно встретившего меня, - у меня упало сердце: в глазах выражалась страшная смертельная усталость. Но не только это. Тогда я не понял, что именно страшное светилось в этих полузакрытых опухшими от бессонных ночей веками глазах. Когда раздался выстрел, лишивший Дон и Россию Каледина, я понял: это было отчаяние.
(Печатая статью А.И. Петровского, редакция считает своим долгом заявить, что она не склонна рассматривать самоубийство A.M. Каледина, как акт отчаяния и считает это субъективным мнением А.И. Петровского).
