Мирная жизнь в романе "Тихий Дон"
В подглаве «Аксинья» исследования А.Г. и С.Э. Макаровых [M1, с. 422-426], например, большое внимание уделено ошибкам в сроках беременности Аксиньи. И при этом ни слова о несуразности самого побега.
Достаточно интересные выводы в следующем абзаце: «Анализируя все эти факты и учитывая ту двойственность в описании беременности Аксиньи, о которой говорилось выше, можно прийти к следующему предположению. Единственно возможной правдоподобной причиной ухода Натальи могла быть беременность Аксиньи. У Натальи могли возникнуть сомнения в ее положении законной жены Григория Мелехова в том, и только в том случае, если у Григория должен был родиться ребенок от другой женщины, зачатый еще до свадьбы» [с. 424-425]
Во-первых, сколько бы ни было беременных от Григория, ни одна из них не может оспорить права законной жены.
Во-вторых, ребенок, родившийся у женщины, венчанной церковным браком, может быть «приписан» только к законному мужу. В романе почему-то на этом ни разу не акцентировалось внимание, но дочь Аксиньи - Таня могла именоваться только Татьяной Степановной Астаховой (и никак иначе).
* * *
При описании мирной жизни без каких-либо видимых усилий находим целое созвездие текстологических сравнений М.Т. Мезенцева, прекрасно иллюстрирующих «метод наворота».
«Достоверны сцены романа, повествующие о жизни в хуторе Штокмана. Девятая глава, части второй первой книги романа начинается словами: «Вечером у косой Лукешки в половине Штокмана собрался разный люд: приходил Христоня, с мельницы Валет в накинутом на плечи масляном пиджаке, скалозуб Давыдка... машинист Котляров Иван Алексеевич... Резались сначала в подкидного дурака, потом как-то незаметно подсунул Штокман книжонку Некрасова». О прочитанном шли разговоры, споры, «Машинист Иван Алексеевич... спорил ожесточенно».
Четвертая глава повести «Зыбь» начинается словами: «Сидели в мастерской у слесаря Памфилыча, кроме самого хозяина, Рябоконев, Терпуг и однорукий Грач...» приходили «посидеть, поболтать, перекинуться в картишки». Сын Памфилыча «прислал ему окопо сотни интереснейших книжек... около этих книжек теснились... большая и пестрая группа любителей чтения... Спорили подолгу, ожесточенно» [Me, с. 26-27].
Открываем рассказ «Зыбь». Действительно, одному из станичников прислали большое количество интересных книг (просто интересных и не более того). Немного продолжим предложение, цитируемое М.Т. Мезенцевым: «...большая и пестрая группа любителей чтения, в которую входили с одной стороны раскольничий поп Конон и писарь станичного правления Мишаткин, а с другой - такие голодранцы, как Грач и простодушный мужичок Агафон». Но в романе ведь совсем другое. Там читают запрещенную литературу. М.Т. Мезенцев же во главу угла ставит контекст. Смысл же происходящего вообще не рассматривается. И это характеризуется, как «достоверность жизни Штокмана в хуторе» (?!).
«Конюх генерала Листницкого «Сашка часто баловался водкой, в такие минуты бродил по двору имения... становился против окон панской спальни и хитро крутил пальцем перед веселым своим носом».
После длительной речи Сашки «пан кидал в окно двугривенный» II, 18-183.
Один из героев рассказа ФД. Крюкова «Тишь» «Миша... в дни бурного запоя... зайдет против дома «с низами»... и в долгой изысканной речи, искусно пересыпанной крепкими выражениями, час-другой отчитывает Максима Семеновича». Максим Семенович тоже «вручал Мише двугривенный» [Me, с. 27].
В имеющемся у меня сборнике ФД. Крюкова рассказа «Тишь» нет. Поэтому категорически что-либо утверждать не могу. Однако, предполагаю, что Максим Семенович имел не очень большой чин. Перенос же данной ситуации (исходно, возможно, и достоверной) на взаимоотношения простого казака (нижнего чина) с генералом (Их Превосходительством) - немыслимый перехлест. Дистанция между ними (дедом Сашкой и генералом) настолько велика, что, во-первых, простому казаку никогда не придет в голову так обращаться к генералу, а во-вторых, и генерал Лист-ницкий не может себе позволить такого к себе обращения, как бы благодушно он ни относился к своему конюху.
«Казарменный разговор казаков из романа:«- Теперь дома блины трескают, масленая... -Я, братушки, ноне во сне видел, будто косим мы с батей сено в лугу, а миру вокруг высыпало, как ромашки за гумнами, - говорил ласковыми телячьими глазами, смирный Прохор Зыков. - Косим мы это, трава так и полегает... Ажник дух so мне играет!.. -Жена теперича скажет: «Что-то мой Миколушка делает?» - Ого-го-го! Она, брат небось, со зекром в голопузики играет». II, 246, 247
Послушаем казарменный разговор из рассказа Ф.Д. Крюкова «Станичники»: «- У нас теперь девки яичницу варят... Троица. - Раздражает меня этот сукин сын, - зал с добродушной злобой Никашка, кивая головой на ч.дрея: все хнычет. Та насчет покоса... как там, дес-гть, покос без него... То насчет бабы... Скучает, мерзавец, а она там небось... гм... да, жалмерка» [Me, с. 29]. В общем-то не очень и скабрезная фраза «...а она там ебосъ... гм... да, жалмерка» трансформируется в существенно более определенную «Она, брат, небось со свекром голопузики играет», да еще и с последующим за этим «развернутым» рассказом о снохачестве.
«Наталья собирается в Ягодное к Аксинье, мечтая упросить разлучнииу вернуть Григория» [Me, с. 30]. Далее какие-то выдержки из рассказа ФД. Крюкова «Офицерша». Абсолютное непонимание, что побег Григория с Аксинь-ей не мог состояться ни под каким видом.
«Выразительна сцена соблазнения Аксиньи Листницким. Его мелкая натура обнажается заключительным эпизодом. Он «поднялся на террасу дома, засмеялся радостно, довольно. Его подмывало бодрящее веселье... Я обворовал ближнего, но ведь там, на фронте, я рисковал жизнью... Надо с жадностью жить каждый миг...» II, 382.
Возвращается от чужой жены и Терпуг из повести «Зыбь»: «Радостное чувство молодого самодовольства отдавалось беспокойной игрой в сердце... Хотелось крикнуть гулко и резко, засмеяться, запеть... Пусть догадаются, что идет он от чужой жены и весь охвачен ликующим ощущением великолепной жизни... Так весело, так хорошо было жить в весеннюю светлую ночь, не задумываясь брать от жизни сладкий мед ее цветов, вдыхать их пьяный аромат и не вспоминать о бесчисленных ее закоулках» [Me, с. 30-31].
Потрясающая аналогия! Во-первых, Ульяна (из повести «Зыбь») сама прибежала к Терпугу на сеновал. Более того, и потом еще долго не хотела его отпускать. Этот эпизод трансформируется в сцену, где офицер, воспользовавшись горем женщины (смерть дочери), овладевает ею. По мнению исследователя и это тоже - образец достоверности и жизненности.
«В самом начале четвертой книги романа есть вдохновенно выписанная сцена. Аксинья возвращается лугом в Вешенскую. Она уснула среди благоухающей зелени. «...Из-под куста... сочился... душок гниющей, прошлогодней листвы», Неожиданно проснувшись, она видит, что рядом стоит «молодой белоусый и белозубый казак... Он... сильной рукой обнял ее, рывком притянул к себе... - Не дерись... гляди, всякая тварь паруется». Аксинья сопротивляется, «упираясь ладонями в бурое, потное лицо казака» V, 15-17.
На таком же лугу была и Ульяна из повести ФД. Крюкова «Офицерша». «В дубовом кустарнике... с серой плесенью прошлогодняя ржавая листва». Она смотрит на птиц: «хорошо вам теперь парочками летать». И всадник «молодой... фуражка чуть держится на курчавых светло-русых волосах... весело оскалены зубы... он поймал ее рукой за шею и привлек к себе... Она уперлась обеими руками ему в грудь» [Me, с. 37].
Пусть и небольшой, но тоже - «наворот». Добавлена фраза: «всякая тварь паруется». Одно дело, когда женщину обнимают, и совсем другое, когда при этом еще и предлагают спариваться.
«Пантелей Прокофъевич подносит хлеб-соль приехавшему в хутор генералу: «Генерал Сидорин через его голову бегло оглядел толпу, звучно произнес: - Здравствуйте, господа старики! - Здравия желаем, ваше превосходительство! - вразброд загомонили хуторяне. Генерал милостиво принял хлеб-соль из рук Пантелея Прокофьеви-ча. Сказал «спасибо» и передал блюдо адъютанту» V, 114-
Но Пантелей Прокофъевич был недоволен церемонией: «велико было его разочарование» V, 115.
Из повести В Д. Крюкова «Шквал»: «Старик Козьма Фе-досеевич поднес на блюде хлеб, - генерал истово перекрестился, поцеловал хлеб и передал его адъютанту... Потом генерал подошел к шеренге стариков и не сказал, а воскликнул...: - Здорово, станичники! И станичники не очень дружно, но громко и старательно прокричали: - Здравия желаем, ваше превосходительство». Но чего-то не хватает, и такое ощущение растет в душе, будто кто-то обещал много, а дать ничего не дал» [Me, с. 37-38].
Да, похоже, но все равно есть изменения и понятно - в какую сторону. Вместо «истово перекрестился и поцеловал хлеб» простое «спасибо». Вместо «не очень дружно, но громко и старательно» - «вразброд загомонили».
«Далее в романе идет характеристика Лизы Моховой: «Очень уж убогий у нее умственный пожиток, в остальном оналюбого научит», II, 312. ОтецЛизы думает о ней: Пустая... недалекая девка», III, 267.
21 февраля 1903 года Крюков записывает в дневнике о своей знакомой: «Она кажется недалекой, но по-своему хитра, физически красива» [Me, с. 86-87].
Вновь очевидные изменения в сторону ухудшения образа.
«О Лизе Моховой в романе: «Когда она успела так разложиться... Она дьявольски хороша. Она гордится совершенством форм своего тела», 11,312.
Запись в дневнике ФД. Крюкова о своих женщинах: «Она вульгарна, зла... Она высока, тонка, очень красива, даже картинно красива... Она сознает свою силу» [Me, с. 87].
И здесь то же самое.
«Характеристика Валета в романе: «С четырнадцатого года не вылезаю из окопов. Ни угла, ни семьи не было, а вот за кого-то пришлось отдуваться», III, 30. «Как.был ты Валет, так и остался им!., у тебя, кроме пинжака, ничего нету... - Ты что рот раззявил? Офицерство свое кажешъ... плевать мне на тебя! - выкрикивал Валет», III, 328. «Все на мне. - Валет скривился. - Хором не нажил, именья - тоже», III, 331.
Один из постоянных посетителей «политического клуба» в неопубликованном варианте повести «Зыбь»: «Он не имеет дома, живет в разных местах в качестве садовника и носит в сердце недовольство социальным строем» [Me, с. 91 ]
И здесь наворот. Называть общение казаков в «Зыби» «политическим клубом» - явный перехлест.
«В доме у Мелеховых появляется их дальний родственник Макар Нагайцев - «известный по всей округе редкостный песенник и пьяница», IV, 122.
Сравним с первоначальной характеристикой Ники-фора Котельникова, по уличному прозвищу «Терпуг», в подготовительных материалах повести «Зыбь»: «Да, это Никифор Терпуг, гуляка песенник, удалой досуг и забубённая голова» [Me, с. 91].
Образы, явно, не совпадают. Терпуг никак не подходит под определение «редкостного пьяницы».
«Один из жизненных эпизодов, записанных А Быкодоровым и посланных ФД. Крюкову, называется «Рассказ прачки». Сорокалетняя женщина из Устъ-Медведицы повествует о своей жизни: «Мы работали в поле: отец, мать и я. Мне было 15 лет. Ехать домой за провиантом было надо, мать говорит: - Нехай Дунька едет. Лошадь у нас была хорошая, смирная. - Нет, - отец говорит, она надо у мине... - Езжай сама...Ау самого на уме дурное было. Мать поехала, а мы остались с отцом двое, легли спать вместе. Он мине на руку положил, чево раньше не было никогда... А в ту зиму он уже стал приставать ко мне настояще... а сказать боюсь, он говорит: - Убью, если услышу чево скажешь... Я тебе платье куплю, какое хочешь. .. все равно убью...»
До трагической развязки у них не дошло: девушка вынуждена былауйти из семьи» [Me, с. 92-93].
Этот «прототип» уже обсуждался в «Миражах» [вып. № 47, с. 37]. Здесь «до трагической развязки у них не дошло». Эпизод трансформируется в следующий. Девушка становится взрослее (Аксинье 16 лет). В этом возрасте год разница - много. К тому же Аксинья - физически крепкая девица. Вместо приставаний - изнасилование. Да еще и с последующим зверским и, кстати, неправдоподобным убийством отца (сын бил полтора часа его ногами).
«В письме к ФД. Крюкову Золотовская пишет: «Я буду Жаловаться на Вашего брата, он невозможный человек, наверное, уже знаете, что он влюблен в меня, и влюблен так, что я ничего подобного не видела и не слышала, а только читала, он страшно меня ревнует ко всем...»
Такие же чувства испытывает иЛистницкий к Леле Горчаковой в Новочеркасске: «...он... рассуждал, как герой классического романа, терпеливо искал в себе какие-то возвышенные чувства... он, разжигаемый ревностью к мертвому Горчакову, желал ее, желал исступленно...», IV, 55» [Me, с. 97].
«Страшная ревность» преобразуется в «исступленное желание».
* * *
В книге А.В. Венкова представлена большая глава «Дневник студента как исторический источник» [В, с. 233-245].
В основном речь идет о неправильных датах, о том, что названы не те станицы; что описания боевых действий относятся к разным полкам. Основной вывод:
«Дневник, несомненно, правлен и представляет собой компоновку разных отрывков - разных по времени, а может быть, и разных авторов» [В, с. 244].
Мыслей о том, что дневник тенденциозен и призван показать никчемность и развратность интеллигенции, которая не находит себе места в преддверии революции, - у А.В. Венкова не появляется, несмотря на столь долгий и подробный разбор.
