Сочинение: Феномен Владимира Высоцкого

Культовая фигура восьмидесятых. Кассеты с его песнями переписывали бесконечно — и затирали до дыр от постоянного прослушивания. Его обожали все — и подростки, хриплыми голосами в подъездах певшие «под Высоцкого», и заядлые теа­тралы, и пьющие офицеры в дальних гарнизонах, и интелли­генты, и уголовники, и диссиденты, и кагэбэшники. От тайги до британских морей. И каждый находил свое, лишь про него сказанное, до боли родное. Было и про тещу. Было и про сво­боду. Было и про войну. И про спорт. И про алкоголиков. И про шизофреников. И про моряков-шоферов. И про скало­лазов. И все — неожиданно, искренне, забавно, без дурного официоза и лишней слезливости.

Органический сплав артистического дарования, своеоб­разной манеры исполнения и искренности сотворил чудо. Но и тексты песен сами по себе не только «приходились ко двору», но и легко запоминались, становились истинно народ­ными — и при этом горячо любимыми. Как, например, тут же разошлась по стране после фильма «Вертикаль» «Песня о друге»:
[sms]
Если друг оказался вдруг
И не друг и не враг, а так...
Если сразу не разберешь,
Плох он или хорош...

Он много писал и пел о войне. О войне тогда писали все. Но в его песнях звучало личное: не то, что чувствовала страна, общественность и т. п., не то, что полагалось чувствовать, а то, что действительно чувствовалось, — и оно не казалось мельче, а глубоко волновало.

Его песни о войне удивительно человечны.
...Он молчал невпопад и не в такт подпевал,
Он всегда говорил про другое,
Он мне спать не давал, он с восходом вставал,
А вчера не вернулся из боя...

И как пронзительно звучит:

Нынче вырвалось — будто из плена весна —
По ошибке окликнул его я:
«Друг, оставь покурить!» — а в ответ — тишина..
Он вчера не вернулся из боя.

Его песни — своеобразная энциклопедия народной жизни. Сатира, гротеск — и тут же глубоко лирические строки, и очень личные, наболевшие...

Я не люблю уверенности сытой,
Уж лучше пусть откажут тормоза.
Досадно мне, коль слово «честь» забыто
И коль в чести наветы за глаза.
Когда я вижу сломанные крылья,
Нет жалости во мне, и не спроста:
Я не люблю насилья и бессилья, В
от только жаль распятого Христа.

Я не люблю себя, когда я трушу, Я не терплю, когда невинных бьют. Я не люблю, когда мне лезут в душу, Тем более, когда в нее плюют. Он работал с полной самоотдачей, «на нерве», загоняя себя, как лошадь. И сам чувствовал, что чересчур... но натура не поз­воляла жить по-другому. Будто предчувствовал, что жить оста­лось немного.
Сгину я — меня пушинкой ураган сметет с ладони, И в санях меня галопом повлекут по снегу утром, — Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони, Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту! Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее! Не указчики вам кнут и плеть! Но что-то кони мне попались привередливые — И дожить не успел, мне допеть не успеть. Обстановка в стране была не самая подходящая для ис­кренности. Он вкалывал, как каторжный — в театре, на кон­цертах, но было ощущение, что все впустую, что Слово вязнет в паутине лжи и лицемерия. Его обожала страна — от мала до велика, — а официально его как бы и не было. Самопальными кассетами можно было заполнить небольшое море, а пласти­нок — раз-два и обчелся.

Так и жил. Мотался с гастролями. Выступал в каких-то за­холустных клубах и дико уставал. Мучила депрессия, пытался спасаться извечным русским средством — алкоголем, и ново­модным иностранным — наркотиками. Что только приблизило развязку.

Благодаря Высоцкому, Галичу, Окуджаве, Визбору, Киму давно забытый — средневековый — жанр бардовской песни об­рел новую жизнь, завоевал заслуженные любовь и уважение. Но, не будь Высоцкого, авторская песня осталась бы увлечени­ем довольно небольшой группы приверженцев. Высоцкий в ка­честве аудитории подарил ей всю страну.

Настало новое время. И прозвучали новые песни: Андрей Макаревич, Виктор Цой, Илья Кормильцев, Юрий Шевчук, Бо­рис Гребенщиков... Не будь у их авторов детского увлечения Высоцким — услышали ли бы мы их?[/sms]